Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма
Шрифт:
Наряду с действиями отряда Жиго грабежи и насилия над крестьянами позволяли себе и другие карательные отряды. Например, мародерствовали красноармейцы Бугульминского коммунистического отряда под командованием Коробкова. В с. Письмянка Бугульминского уезда они раздевали и избивали крестьян{505}.
О разгуле несанкционированных репрессий свидетельствует обращение секретного отдела Уфимской губчека к командующему войсками уфимской группы Аплоку следующего содержания: «Ваши отряды, оперирующие против повстанцев, производят расстрелы и даже не записывают фамилий расстрелянных, чем сильно затрудняют работу по ликвидации и поимке главарей. Просим отдать приказ по войскам, чтобы все расстрелянные войсками были занесены в списки, кои доставить нам для исключения их из числа разыскиваемых»{506}.
Чем объяснялись подобные действия карательных отрядов и явно несоизмеримое число жертв противоборствующих сторон? Основная причина налицо — военное превосходство подавляющей стороны. Другая причина связана с первой. Мирное население несло неизбежные потери, так как оказывалось в зоне боевого соприкосновения повстанцев с карательными войсками. Однако откуда
Вот как он сам объяснил действия вверенного ему отряда в подготовленном докладе в штаб 2-й группы, датированном 14 марта 1920 г.: «20 февраля при входе в Ново-Шешминск отряд обстреливался противником из домов… Дома, из которых производилась стрельба, были сожжены»{507}. То же самое он повторил военному следователю особого отдела Запасной армии Дубровину на допросе 19 мая 1920 г. В частности, он сказал, что «когда красноармейцы после повстанцев занимали деревни и входили в таковые, то из домов некоторых крестьян были выстрелы в них». В таких случаях красноармейцы бросали в дома ручные бомбы, от чего они и загорались{508}. В данном контексте, на наш взгляд, уместно привести выдержки из доклада начальника управления пехоты Запасной армии Сухотина от 28 марта 1920 г., инспектировавшего части армии, действовавшие «по подавлению восстания в районе Казанской, Самарской и Уфимской губерний». Обращаясь к теме «грабежей и насилий», он признавал, что во 2-й группе «особенно этим отличались китайцы и мадьяры», в 3-й группе «это было общим явлением». В то же время он указал, что «нужно с большей осторожностью относиться к заявлениям крестьян, которые рады случаю «поплакать на свою судьбу», так как все бесчинства и грабежи в большинстве случаев ограничивались мелочью, «если же и были серьезные расправы, то по отношению к населению, оказывающему упорное сопротивление (Ново-Шешминск)»{509}.
Из приведенных документов, на наш взгляд, следует вывод, что причиной жестокого обращения командования карательных отрядов и рядовых бойцов с мирным населением являлось желание запугать его и, таким образом, в корне пресечь попытки использования жилых помещений в военных целях. Поэтому безжалостно сжигались те крестьянские избы, откуда гремели выстрелы или прятались вооруженные повстанцы. Это правило действовало и действует в ходе всех карательных операций против партизан и повстанческого движения в любой период и в любой стране. Таким образом, прежде всего военная необходимость диктовала карателям применение против восставших крестьян крайних мер, чтобы как можно скорее подавить сопротивление восставших.
В то же время нельзя отрицать тот факт, что особую жестокость в борьбе с повстанцами проявляли интернационалисты, иностранцы. Документы отмечают их активное участие не только в карательных акциях против «вилочников», но и в ходе других крестьянских выступлений в регионе в годы Гражданской войны. Например, в той же Пензенской губернии в августе 1918 г. крестьянское движение подавлялось при самом активном участии латышских стрелков и чехословаков{510}. И тогда они не дрогнули, применяя оружие против пензенских крестьян. В связи с этим выглядят совсем неслучайными строки в приказе командующего Запасной армии Гольдберга от 17 февраля 1920 г. об особом внимании к мадьярам, имеющим склонность к излишней жестокости. Иностранные граждане, воевавшие в годы Гражданской войны на стороне большевиков, в большинстве своем делали это исходя из идейных соображений. Они искренне верили в коммунистическую идеологию, и в боях с белой и «кулацкой» контрреволюциями набирались опыта для грядущих классовых боев у себя на родине. Для них восставшие крестьяне были такими же врагами мировой революции, как и белые офицеры и генералы. Поэтому особо церемониться с ними смысла не было. Тем более что у них, по сравнению с россиянами, не было общих корней с народом, против которого они воевали. Им было не жалко русских крестьян, они были интернационалистами, для которых чужими были все, кто находился по ту сторону баррикад, кто не разделял коммунистической идеологии. Конечно, то же самое было характерно и для российских граждан, участвовавших в карательных акциях против крестьян. Но факт остается фактом. Интернациональные отряды выделяются на общем фоне карательных войск, участвовавших в подавлении крестьянского движения, своей стойкостью и решимостью.
Жестокое обращение карательных отрядов и органов ЧК с повстанцами и их семьями во многом определялось мотивом мести за акции насилия по отношению к сторонникам власти, совершенные крестьянами в момент восстания. Наиболее трагическим аспектом крестьянского движения в рассматриваемый период были многочисленные факты насилия как с одной, так и с другой стороны. Насилие власти по отношению к деревне в ходе различных военно-мобилизационных и реквизиционных акций вызывало ее ответное насилие по отношению к конкретным исполнителям этих мероприятий. И в 1918 г., и в ходе «чапанной войны», и в ходе «вилочного восстания» крестьяне убивали и калечили наиболее ненавистных им представителей местных органов власти, обрекавших их своими действиями на голод и нищету. Та жестокость, которая проявлялась при этом, была прямо пропорциональна той ненависти, которую испытывало крестьянство по отношению к власти. Вот лишь некоторые примеры из истории «вилочного восстания», которых немало можно найти и в ходе других крестьянских выступлений в регионе в этот период. 22 февраля 1920 г. в телеграмме командующего Запасной армии Кудрявцева в Центр сообщалось: «в с. Кривые Озерки на костре сожгли коммуниста, отрезывая части тела»{511}. 23 февраля 1920 г. политком штаба бронепоезда Калмыков в своей телеграмме в ВЧК указал: «В с. Коробаш масса зверских издевательств над коммунистами, было живьем подложено под лед 12 коммунистов, 1 разорван лошадьми… один коммунист сожжен на костре — Ужекин, коммунистам вырезают груди, вообще зверства повстанцев невероятные»{512}. В тот же день в бою у с. Буты повстанцы раздели 14 пленных красноармейцев уфимского отряда и босых прогнали две версты до оврага, где затем убили их вилами, кольями и топорами{513}. 26
Кровь лилась с обеих сторон, насилие порождало насилие. В конечном итоге, сила оказывалась на стороне государства, имевшего техническое превосходство и более эффективную военную организацию. Оно безжалостно подавляло крестьянское движение, отвечая на крестьянское насилие двойным и тройным насилием.
Командование карательными войсками позаботилось о том, чтобы локализовать восстание и не допустить его дальнейшего разрастания. В первую очередь, были предприняты решительные меры по подавлению движения в приграничных с Башкирией уездах Самарской и Уфимской губерний. 10 марта 1920 г. командующий 4-й группой начдив Карпов в своем донесении в штаб Запасной армии сообщил: «По грани Башреспублики войска группы подавили в зачатке готовящийся в большом масштабе мятеж, согласно донесений командиров действующих отрядов, политработников, отобранных документов и приказов мятежников, а также заявлений самих крестьян»{515}.
Чтобы не допустить новой вспышки восстания в освобожденных от повстанцев селениях, вслед за карательными отрядами шли чрезвычайные комиссии, которые выявляли скрывавшихся под видом «мирных граждан» бывших «вилочников». Их арестовывали и, как правило, наиболее активных, причастных к убийствам советских работников и красноармейцев, расстреливали по приговорам временных революционных трибуналов, остальных направляли в следственные изоляторы губчека{516}. В телеграмме в ВЧК председателя Уфимской губчека А.Г. Галдина от 3 апреля 1920 г. говорилось о «загромождении» губчека следственными делами арестованных повстанцев, которые ввиду их многочисленности расследовались «самым срочным образом». В частности, Галдин сообщал, что в Белебейскую ЧК было доставлено 410 арестованных крестьян, в Бирскую ЧК — 900, в Мензелинскую ЧК и Казанскую губчека — около 1000 человек{517}.
Выявление зачинщиков восстания и воссоздание структур государственной власти на местах командование карательными войсками осуществляло с помощью временных чрезвычайных органов — ревкомов. Они создавались в каждом селении, участвовавшем в восстании. При этом проводилась та же линия, что и в период «чапанной войны»: основная ставка делалась на бедноту{518}.
Следует особо обратить внимание на один аспект. На состоявшемся 13 марта 1920 г. заседании ответственных работников Уфимской губернии, посвященном анализу причин крестьянского восстания, в выступлениях председателя губкома РКП(б) Эльцина и других постоянно звучала мысль «о необходимости использовать подавление кулацкого восстания в области наших хозяйственных задач (заготовка и вывоз топлива и продовольствия)»{519}. Таким образом, крестьяне наказывались и экономическими методами. Они должны были выполнить те задания, против которых выступили в ходе восстания. Местной властью был разработан механизм экономической компенсации государству за убытки причиненные восстанием. По сути дела это было «наказание рублем», что в условиях весны 1920 г. несло крестьянским семьям серьезнейшие испытания.
Об исполнении решений этого заседания свидетельствует телеграмма председателя Уфимской губчека Галдина от 3 апреля 1919 г.: в ней указывалось, в частности, что важнейшим результатом подавления восстания стало «увеличение на 50% добровольной явки дезертиров», «ссыпка хлеба на пунктах», «успешное проведение гужевой повинности»{520}.
Так же, как и в ходе «чапанной войны», после сурового наказания руководителей и активистов, рядовых повстанцев постепенно освобождали из-под ареста и распускали по домам. Например, 30 апреля 1920 г. во всех уездных городах Уфимской губернии стали действовать специальные комиссии по разгрузке домов принудительных работ, переполненных крестьянами, «арестованными во время кулацкого восстания». При этом разгрузочными комиссиями была выяснена одна характерная деталь: многие из арестованных «участия в восстании не принимали»{521}! В этом не было ничего удивительного. В ходе ликвидации восстания из селений вывозили всех потенциальных его участников. Таким образом ликвидировалась социальная база повстанчества.
На наш взгляд, в событиях «вилочного восстания» в Поволжье впервые в полной мере проявилась ограниченность и неэффективность продовольственной разверстки как единственного средства решения продовольственной проблемы и других задач, связанных с ведением войны. В частности, всю глубину противоречий между властью и крестьянством показало «вилочное восстание». Оно поставило на повестку дня вопрос об изменении государственной политики по отношению к деревне. Об этом свидетельствует выступление на VI Уфимской губернской конференции РКП(б) (март 1920 г.) уполномоченного ВЦИК Артема (Сергеева). Анализируя причины «вилочного восстания», он заявил: «В Уфимской губернии мы получили полный политический провал. Здесь необходимо изменить методы социалистического строительства. Мы находимся на краю пропасти»{522}. Как известно, к подобному же выводу в начале 1920 г. пришел Л.Д. Троцкий, принимавший самое активное участие в борьбе с крестьянским движением в Поволжье, лучше, чем кто либо, знавший его причины и масштабы. Неслучайно именно он внес в ЦК РКП(б) предложение о замене продразверстки натуральным налогом, поскольку становилась ясной дальнейшая перспектива в случае ее сохранения{523}.