Крейсерова соната
Шрифт:
Аня как вышла, так и опьянела от этих разноцветных свечений, от многоцветной росы, пропитавшей ее одежду. Голова у нее закружилась. Двигаясь по Москве, она вскоре заблудилась, не понимая, где она, кого ищет, испытывая обморочную невесомость, как в Космосе. Ей казалось, что невидимый колдун взял ее за руку и ведет по своему зачарованному царству, заставляя нюхать дурман неведомых цветов, усыпляя снотворной пыльцой загадочных соцветий.
Быть может, то, перед чем она стояла, было Шуховской вышкой, но теперь она превратилась в легчайшую рыболовную сеть, состоящую из голубоватых, уходящих в небо сплетений.
Или ей казалось, что она смотрит на Новодевичий монастырь с любимой золотой колокольней, но та выглядела как кольчатая, поднявшаяся ввысь личинка с прозрачной мякотью, и в ее студенистой голове светились золотые часы.
Университет, перед которым она вдруг очутилась, плывя в ночных невесомых течениях, был остроконечной, переливающейся глыбой льда, и в его зеленоватой глубине виднелись вмороженные желтоватые листья, красные ягоды, дымчатые пузыри замерзшего воздуха, рябь омертвелого, остановившегося ветра.
Останкинская башня превратилась в дымный клубящийся луч, падающий из неба на землю, в котором колыхались бестелесные тени, носились женщины с распущенными волосами, влетали и вылетали летучие мыши в красных кардинальских шапочках, то и дело появлялась и исчезала одинокая, лишенная тела голова, колючая, словно огромный репейник.
Она остановилась перед деревом на краю бульвара, под которым любила отдыхать, наблюдая прохожих. Вся крона теперь была увешана лампадами, мерцающими каплями света, напоминала звездное небо, и на темных ветвях, усыпанная блестками, сидела молчаливая обнаженная женщина, держа в руках костяной, усыпанный самоцветами гребень.
Фонтан среди сквера напоминал огромный кубок, в котором бурлило рубиновое, золотое, зеленое вино. Взлетали и лопались шипучие пузыри. Из каждого изливались на поверхность, некоторое время держались, а потом исчезали таинственные знаки и письмена, словно рассыпанный алфавит исчезнувшего языка.
Аня подняла лицо в черное ветреное небо, и над крышами, низко, волнуясь, проплыл красный дракон, по кольчатому телу которого было начертано непонятное слово «самсунг». Дракон, пылая, вздрагивая, словно алая небесная река, исчез за крышами, и там, где он скрылся, возникло красное туманное зарево.
Аня не замечала, что постоянно улыбается, созерцая эти таинственные луны, яркие в темноте светила, вышитые жемчугом по черному бархату изображения рыб, цветов, диковинных существ, какие могут явиться только во сне, когда в спящие глаза нежно дует наклонившийся над тобой чародей. Не замечала и того, как вокруг нее, созерцая подсвеченные строения, собираются люди, – ночные прохожие, обитатели города, которым не сидится дома в час ночной темноты. Эти люди, по одному или группами, стояли, подняв лица к фасадам, похожим на галлюцинации и разноцветные сны, и тихо смеялись. Смеялась беззвучно красивая длинноволосая женщина с утомленным бледным лицом. Смеялся офицер, закрыв глаза, похожий на ребенка. Смеялся священник в бархатной скуфейке, подняв вверх золотистую бороду. Повсюду раздавался сладкий смех, словно люди надышались наркотических испарений, источаемых в волшебном саду, испили отвар веселящих грибов, наслаждаются дивным сладостным опьянением.
Это и были испарения. Здания, выбранные
Эта колдовская химия была обнаружена Модельером в книгах индусских магов, которые на берегах Ганга с помощью тайных добавок возжигали многоцветные костры, превращавшие древние храмы в громадные светящиеся цветы. Тысячи опьяненных мужчин и женщин, закрыв глаза, входили в ночную реку и плыли, оглашая Ганг нескончаемым смехом.
Теперь, едва на Москву опускалась ночь, и над городом расцветал волшебный озаренный сад, на улицы и проспекты выезжали бесшумные крытые фургоны с оранжевыми мигалками и надписью «Юморина». Машины двигались от одного озаренного здания к другому, останавливались среди смеющихся, погруженных в лунатический сон людей. Молчаливые химики в защитных костюмах и масках приближали к смеющимся ртам длинные трубки, улавливали веселящий газ, накапливали его в специальных баллонах, что скрывались в глубине фургона. Крохотные манометры показывали давление, степень наполненности газом. Машины курсировали по городу в течение целой ночи, исчезали при первом утреннем свете, как исчезают демоны при блеске зари.
Аня блаженно улыбалась, стоя на набережной перед огромным изваянием Петра Великого. Он был освещен таким образом, что казалось, будто поминутно меняет облачения: то оказывался в голубом камзоле с золотыми пуговицами и алой перевязью для шпаги, то накрывался пурпурным плащом, из-под которого выглядывал бархатный черный жилет с серебряной звездой командора, то представал закованным в сияющие стальные доспехи, или вдруг выглядел совершенно голым, с могучими ляжками, круглыми, в полнеба ягодицами и мощным, указывающим на запад фаллосом. Отражение на воде переливалось всеми цветами радуги, словно в реке, у подножия памятника полоскался огромный павлин.
Аня наклоняла голову, ловя переливы золотого и синего. Не заметила, как бесшумно подкатил фургон с надписью «Юморина», бросая на землю оранжевое перо от «мигалки». Из фургона выскользнули два юмориста в белых балахонах и респираторах, из телепрограммы «Городок», набросились сзади на Аню, наложили на лицо маску веселящего газа, повернули вентиль баллончика до средней отметки. Аня почувствовала укол в мозг, и что-то ужасное, косматое, чернильно-фиолетовое зашевелилось в сознании, и она лишилась чувств.
Очнулась в застенке, лежа на топчане, под каменным сводом, в котором ярко и беспощадно горел зарешеченный светильник. В булыжные стены были ввинчены кольца, свисали цепи, крюки. Стояло темное, из прокисшего дерева колесо. Виднелся ворот с веревкой, перекинутой через высокое колесико под потолком. На столе были разложены клещи, секаторы, отточенные спицы. Жутко блестела хромированная пила для перепиливания костей. Тут же лежал молот, каким дробят коленные суставы, и воронка из оцинкованного железа, сквозь которую в горло заливают свинец. Вмурованный в стену, пылал очаг, и в нем краснели раскаленные шкворни.