Кричи
Шрифт:
Только поэтому она слегка оборачивается через плечо и негромко говорит, замечая, что Питер уже стоит около неё:
– Мой диетолог заверяет, что кукурузные хлопья - полезный продукт. Высокое содержание клетчатки способствует правильному пищеварению.
Мой диетолог заверяет, что если я буду есть эти хлопья, Эллисон Арджент вернётся.
Мой диетолог заверяет, что если я буду их есть, чувство вины уйдёт.
Его
– Тогда, может быть, ты не умрёшь от диабета в тридцать, деточка. Или от рака желудка.
Теперь она оборачивается всем телом. Теперь в её глазах что-то жёсткое и колющее. Что-то, похожее на очень острый нож. Что-то, что на секунду завораживает Питера, а в следующую - вызывает кроткий ядовитый смешок.
Она хочет сказать, что обращаться к ней “деточка”, как приёмный родитель, который не прочь был бы запустить руки ей в трусы, запрещено. Она хочет сказать, чтобы он сожрал эту свою ухмылку и подавился ею. Она хочет сказать, что не доживёт до тридцати.
Она говорит:
– Не то, чтобы я ждала от тебя чего-то подобного, но мог бы и поблагодарить, раз уж выдалась такая возможность.
– За что?
Ну, разумеется.
Она не собирается отвечать. Просто смотрит, склонив голову набок и приподняв брови. Просто фиксирует в затянутом отголосками чьих-то голосов сознании - ему идёт бежевый. От этого почти выворачивает.
Питер отвечает на молчание совершенно спокойно:
– Считаешь, что шериф сумел бы выстрелить в меня. Сомнительно.
Джон не убийца.
Даже взведя курок, он будет тянуть до последнего. Джон никогда не убьёт невиновного, Лидия это знает, Питер это знает, все это знают.
Она смотрит на него, сощурив глаза, смотрит на его ухмылку, светлую щетину, жилистую шею, вырез свитера, бутылку “Талламор дью” в крепких пальцах. Уродливое чудовище в обличье человека. Лидия представляет, как пуля разносит мозги Питера по бетонной стене за его спиной - тогда, в комнате для допросов. Она представляет, как смотрит на дыру в его голове, прижжённую раскалённым порохом, на стекающую по лицу струю сворачивающейся крови вперемежку с густой сукровицей и раздробленной костью черепа. Она представляет себе его смерть, представляет, как цепь в её глотке рассыпается на части, и она снова может свободно дышать.
– Сумел бы, - шипит она. Толстяк перед ней начинает выкладывать шелестящие упаковки чипсов перед кассиршей.
– Можешь мне поверить.
– Я верю, - шепчет Питер в ответ, наклоняясь вперёд.
– Банши - очень хороший союзник.
Несколько движений секундной стрелки.
Ровно столько времени нужно, чтобы понять, что Лидия уже на улице, уже почти бежит на своих каблуках, подворачивая правую ногу через шаг. Она не чувствует себя в безопасности, пока не падает за руль своей Ауди и не блокирует двери изнутри. Она не чувствует себя в безопасности, потому что ей кажется, что Питер смотрит на неё даже сквозь стены.
От него не спрятаться в жестянке модной машины, за оградой своего дома, за колючей проволокой сознания. Лидия словно под бесконечным облучением сканера. Она чувствует каждой костью, что за ней наблюдают, она слышит его, она ощущает его, если, конечно, это он. Если это не один из сбрендивших голосов в голове. Тех мертвецов, которые пытаются докричаться до неё - каждый из своего Чистилища.
Она взбегает по лестнице в свою комнату и захлопывает за собой дверь, прижимаясь к ней спиной, в очередной попытке спрятаться от нагоняющих призраков. Она чувствует, как останавливается сердце, когда видит посреди аккуратно застеленной постели ядовито-зелёную коробку с жёлтыми буквами, которую оставила на кассе, рядом с ним.
У неё подгибаются дрожащие ноги.
Она закрывает себе рот ледяной ладонью и сильно жмурит глаза, давясь закипающим в горле огнём. Кричать не получается.
Снова.
2.
Ты задыхаешься.
Ты задыхаешься, не успевая раскрыть глаз, сморгнуть то ли сон, то ли явь. Ничего. Только чувствуешь взмокшую ночную рубашку, которая почти впиталась в твою раскалённую спину. Чувствуешь влажную от пота простынь и прилипшие к лицу волосы.
Медовые, мягкие кольца блестящих волос.
Они повсюду - тянутся к плечам, лезут в рот. Они мокрые и солёные, а ты садишься и распахиваешь губы, словно пытаясь напоить свои лёгкие воздухом, как водой. Простынь в твоих кулаках стиснута так, словно если разжать их, на шею рухнет тяжёлое лезвие гильотины. Наконец-то.
Снова они.
Снова твои мертвецы. Строятся в ряды, смотрят на тебя, зовут, проклинают, боготворят. Их голоса, словно из утробы. Ты их мать. Ты вынашиваешь каждого из них. Каждый - ненавистный плод, и хочется выдрать его из себя, голыми руками разорвав живот.
А они говорят говорят говорят. Словно каждый из них забрался в костный мозг, въелся в сознание и живёт, питается твоим разумом, жизненной силой, тобой. Пока ты сидишь, глотаешь кислый воздух и пытаешься заставить себя дышать.
Дыши.
Она никому не говорит.
Никогда и никому не скажет, кто приходит к ней каждую ночь. Кто стоит у её постели, возглавляя этот отряд усопших. Кто смотрит так, словно их смерть - это её вина. Кто не говорит с ней, лишь думает за неё, запускает в неё руки и скребёт по черепной коробке ногтями, в попытке добраться до сознания. Она никогда и никому не скажет, что в эти моменты она не может закричать, как в кошмарном сне.