Крик души
Шрифт:
Интересно, будешь ли ты помнить хоть что-то, когда вырастешь. Я все еще представляю себе, как ты растешь, потому что так я освобождаю тебя… Я уверена, если я стану мысленно посылать тебе образы того, кем ты станешь в шесть лет, затем в шестнадцать, затем в двадцать шесть, то ты тоже себя увидишь: сильного и успешного спортсмена, или солидного адвоката, или талантливого режиссера, как папа. Нет никакой причины, по которой жизнь должна заканчиваться на земном уровне реальности. Наш ум с легкостью может перенести нас в другие места или в другие измерения, где все происходит именно так, как мы того хотим. Именно так мы защищаемся от судьбы или такого существа, как Бог, которые не позволяют нам получить право голоса или контроль над тем, что происходит с нами в этом мире. Мы можем находиться вне его досягаемости так часто, как нам того хочется, и даже можем остаться там, если такова будет наша воля. Думаю, мы так и поступим, но мы должны дать папе возможность уйти с нами, и потому, пока я не поговорю с ним об этом, мы останемся здесь, потому что с нами пока не происходит ничего плохого».
Оторвавшись от блокнота, когда Зак засопел и заворочался в своей кроватке, Никки какое-то время сидела, уставившись в пустоту, позволяя мыслям порхать у нее в мозгу подобно птицам, которые суетятся вокруг и никак не могут усесться на жердочку. Или слишком быстро сбиваются в стаю и создают слой непроницаемой черноты. Вчера она написала, что между ней с Заком и остальной частью мира словно выросла стеклянная стена, и это была правда. Она видела и слышала все, но на самом деле не подпускала к себе ничего. Воздух наполнял ее легкие, но не слишком глубоко, ее руки и ноги двигались, но уже не так плавно, как раньше.
За прошедшую неделю Никки заполнила целый блокнот длинными, хаотичными мыслями, в которых зачастую было не больше смысла, чем в тех, которые она записала сейчас, — она просто чувствовала, что должна это делать, особенно в то время, когда Зак спал, словно, водя ручкой по бумаге, она могла попасть в его сны. Некоторым это могло бы показаться сумасшествием, но какое это имело значение? Никки не была уверена, что теперь для нее хоть что-то имело значение. Да, это пораженческое настроение, и это грустно — но такова правда.
Когда Зак уйдет, какое будущее ожидает ее и Спенса? Она достаточно прочитала о генах, носителями которых они были, чтобы понимать — они не смогут иметь детей, да и захотят ли после всего случившегося? Конечно, всегда можно сделать скрининг плода, но что, если результат окажется положительным? Это означало бы аборт, а значит, убийство еще одного невинного существа…
Все эти мысли беспрестанно крутились у нее в голове, час за часом, день за днем. Иногда ей хотелось покончить со всем этим, иногда — бороться до конца. Впрочем, Никки не сомневалась, что справится; она просто еще не смогла выбрать, каким путем идти.
На следующий день она снова делала записи в дневнике, когда услышала, что Спенс вошел в дом. Он приехал раньше, чем ожидалось, и в обычной ситуации она обрадовалась бы и помчалась вниз по лестнице навстречу ему, но сейчас ей нужно было изложить еще много накопившихся мыслей, и потому она продолжала писать, пока он не зашел к ней в спальню.
— Привет, — сказал он, останавливаясь в дверях. — Что ты делаешь, Никки?
Она закрыла блокнот.
— Да так, записываю кое-что. Дэвид с тобой?
— Он пошел к своей маме и будет позже.
Ей, похоже, больше нечего было сказать, и он подошел посмотреть на Зака.
— Сколько он уже спит? — спросил он, поглаживая Зака по щеке пальцем.
— Не знаю, но, думаю, ему уже пора просыпаться.
Взяв сына на руки, Спенс вдохнул его теплый детский аромат и закрыл глаза, когда его чистота прокралась ему в сердце.
Никки смотрела на них, пытаясь соединить увиденное с тем, что она чувствовала. Чувства были на месте, но они словно замерзли или оказались запертыми по другую сторону стеклянной стены.
— Ты спустишься? — спросил он.
— Через минуту, — ответила она. — Можешь взять его, если хочешь. Ему, наверное, нужно сменить подгузник. — И снова взялась за блокнот.
Оставив ее заниматься своими делами, которые, похоже, в последнее время уже переросли в одержимость, Спенс отнес Зака в гостиную, где Дэнни смотрел «Е-новости».
— Она все еще пишет? — спросил Дэнни.
Спенс кивнул.
Он не хотел признаваться даже своему лучшему другу Дэнни, как боялся возвращаться домой сегодня вечером, но это была правда. Пока неделя набирала обороты и его все сильнее поглощали съемки, релиз, уход от реальности, который обеспечивала эта работа, ему все меньше и меньше хотелось возвращаться к действительности. Его настроение не улучшалось и от того, какой непредсказуемой бывала Никки каждый раз, когда он звонил ей: в один миг ее голос звучал сухо и равнодушно, словно она пыталась вытолкать его из их жизни, а в следующий — она уже так отчаянно нуждалась в нем, что не могла прожить в разлуке и часа. Спенса постоянно мучила совесть, заставляя думать о ней каждую секунду и чувствовать себя плохим профессионалом из-за желания послать кино к черту и все время проводить с сыном.
Сегодня, когда пришло время уезжать в Бристоль, его внезапно захлестнуло отчаянное желание взять билет на поезд куда угодно, лишь бы не сюда. Он ненавидел себя за это, но в минуты особо сильного нервного напряжения почти жалел, что Зак еще не ушел, потому что не знал, как он сумеет выдержать следующие четыре или пять месяцев, видя, как растет его абсолютно нормальный ребенок, и зная, что это всего лишь иллюзия, уловка, злая шутка, которую коварная природа проделала со всеми ними, без последующего искупления или жалости.
— Какой-то ты понурый, — заметил Дэнни. — Похоже, неделька выдалась не из легких?
— Так и есть, — признался Спенс и, сев на диван, начал осторожно будить Зака, думая о том, как легко, наверное, просто прижать одеяло к его личику, и…
— Прости! — прорыдал он, когда Дэнни подошел к нему и забрал Зака. — Я просто не… Наверное, я…
— Ничего страшного, — успокоил его Дэнни. — Ты устал, и сегодня ты увидел его в первый раз за всю неделю, вот на тебя все и навалилось.
Спенс кивнул и попытался сдержать слезы.
— Много же от меня будет пользы, если я продолжу в том же духе, — заметил он. — Я оставляю ее на целую неделю, бросаю одну, а как только возвращаюсь… — Он в отчаянии покачал головой. — Если бы она только поговорила со мной! — простонал он. — Если бы рассказала, что происходит в ее душе, то, возможно, я сумел бы помочь ей или, по крайней мере, почувствовал, что делаю что-то стоящее; но она совершенно замкнулась… Сколько она уже сидит наверху?
— Большую часть дня, — ответил Дэнни, покачивая начавшего просыпаться Зака.