Крик зелёного ленивца
Шрифт:
Всего хорошего.
Эндрю.
Уважаемая мисс Мусс!
Будьте уверены, когда я вам предлагал послать свои стихи в "Американского пони", я вовсе не хотел "перед вами воображать". Просто я полагал, как и теперь полагаю, что это самое подходящее место для начала вашего пути. Это вовсе не значит, будто я думаю, что вы сочиняете "тупые стихи". Я уже говорил, что думаю о вашем творчестве. А раз я так говорю, значит, я так и думаю. Вежливость — не главная моя специальность. Печально, что родители настолько не сочувствуют вашим устремлениям — в ваши годы я страдал от такого же непонимания, особенно со стороны отца, который разводил собак и думал, что я стану ветеринаром, — но это не доходило до такой степени, как вы описываете, да и для мальчика все, конечно, гораздо легче. Счастье еще, что у вас есть такой человек, как мистер Колдуэлл, может, он и сумеет вам помочь. Что до меня, я просто ничего вам не могу посоветовать относительно того, стоит ли вам "рвать когти", и не знаю в Сан-Франциско никакого адреса, каким бы вы могли воспользоваться. Поймите, пожалуйста, это совершенно вне моей компетенции. Что же до вашего желания послать мне еще произведения, пусть и не для печати, едва ли я в подобных обстоятельствах смогу
Искренне ваш
Эндрю Уиттакер.
Милая Джолли,
Уже четвертый час, я рано лег, сразу заснул, но в полночь я проснулся, и теперь сна ни в одном глазу. Даже не чувствую себя разбитым. Я теперь, кажется, могу почти совсем не спать, и — ничего. Думал пойти пройтись, но вдруг снова зарядит дождь, и лучше я тебе расскажу про то, что я нашел в подвале. Помнишь ту кучу фотоальбомов, которые мы приволокли от мамы? Не удивлюсь, если не помнишь. Мы были настолько измочалены работой, поглощены своими ссорами и злы на маму за то, что так себя вела, что, может быть, и вовсе не листали эти альбомы, прежде чем их пошвырять в подвал к остальному хламу. Я и сам про них начисто забыл. Но на той неделе так уж вышло: сижу я на большой коробке из-под молока, спиной опершись о теплый, чуть вибрирующий металл сушки, и все эти альбомы валяются у моих ног. Ритмичное пощелкивание сушки — я выстирал клетчатую рубашку, ту, помнишь, с молнией, — мешаясь с шелестом дождя и духом плесени в подвале, прелестно обрамляют странствие по времени. Я просмотрел эти альбомы, все сплошь, до последнего листа. Мне сразу бросилось в глаза, что мама наляпывала снимки, никаким принципом последовательности не руководствуясь. Вот пятидесятилетний папа, а сразу рядом Пег двух лет. Сперва она их держала в большой картонке в углу кладовки при своей спальне и на каждое Рождество вытаскивала эту картонку, вываливала фоточки грудой на ковер в гостиной, и, сидя на этом ковре, мы в них копались, часто из-за них дрались. Ах, да когда это было! По-моему, едва обзавелась этими альбомами, — кажется, сразу после того, как стала собирать свои этикетки с йогуртов, тогда же, когда "заработала" (так она предпочитала выражаться) тот набор алюминиевых кастрюлек — помнишь? нам их отдала, — она сразу стала клеить туда снимки — тяп-ляп, как бог на душу положит.
Вот из-за этой произвольности, наверно, листая ее альбомы, мы и проглядели любопытнейшее обстоятельство, о котором сейчас тебе скажу. Сам, между прочим, не мог в это поверить, пока не выдрал из альбомов все фотографии подряд и не разложил по полу, — правда, многие от этой операции довольно сильно пострадали.
Помнишь, я тебе жаловался, что у меня, в сущности, нет воспоминаний детства, во всяком случае, ничего похожего на то, что другие легко и просто готовы предъявить в любой момент? Ты, например, способна часами болтать о банальнейших вещах, вроде дурацкого плиссированного платьица, в котором пришла на день рождения к подружке, когда тебе было шесть лет, а ей стукнуло семь, а у меня вот нет никаких свидетельств о собственном существовании в прошлом, кроме неясных, жидких, как эти снимки, образов, влепившихся, как эти снимки, в память, не соотносящихся ни с чем ни до, ни после, без даты, а потому — какой в них прок? В колледже, когда все, бывало, усядутся кружком и давай обмениваться воспоминаниями, свои я вынужден был просто сочинять.
На обороте кое-каких фотографий есть пометы, скажем: "Пег с папой на Оленьем озере", "Пег с Энди кушают арбуз", но даты обычно нет. Поэтому, когда я наконец расчистил в гостиной место, собрался с силами и взялся раскладывать все снимки в хронологическом порядке, мне пришлось полагаться исключительно на свидетельства самих же снимков: постепенное увеличение параметров моих и Пег, постоянное усугубление морщинистости и дряблости родительской кожи, неотвратимое взбухшие их фигур, последовательное появление и затем исчезновение очередных собак и кошек, неумолимое поредение папиных волос и все более тщетные попытки скрыть это обстоятельство зачесом и, конечно, неуклонная череда автомобилей, на фоне которых мы с тоскливой регулярностью позировали. Два дня я складывал и перекладывал — несколько раз приходилось так и сяк смещать сотни снимков на долю сантиметра по полу, чтобы расчистить место и втиснуть еще новый, один-единственный, — покуда наконец я не расположил их все большой спиралью: в центре — я в кружевном чепчике, и снова я — в конце, на сей раз хмурый школьник без рубашки, на крыльце нашего дома в Лаврах, и грозная гримаса сквозит за вздетыми пальцами: указательным и средним.
Есть совсем детские мои снимки: я один, я с Пег, я со зверушками, на встречах Рождества, и так, наверно, вплоть до третьего класса. На снимках запечатлен строгий, неулыбчивый ребенок, серьезный, но — это чувствуется — наверно, не печальный. Волосы светлые или, по крайней мере, они не темные. А потом сразу идут снимки, на которых уже я прыщавый школьник, и волосы темней гораздо (возможно, в силу излишнего увлечения брильянтином, о чем свидетельствует ненатуральный блеск), в высоко засученных штанах, тесно схваченных узким ремешком. Хотел сказать "до боли тесно схваченных", но, поскольку тогдашних своих ощущений я не помню, это была бы, следовательно, лишь гипотеза. Ромбами, не в стиль, не в тон, носки отчетливо видны из-под засученных штанов, и на мне грубые коричневые башмаки, в те времена, учти, когда другие мальчики щеголяли в легких мокасинах. Еще есть один снимок — я в купальнике мешком, где-то на озере, тощие ноги торчат, как бамбук из большущих цветочных ваз, но, понятно, вверх тормашками, в смысле, цветочные вазы как будто перевернули вверх тормашками. И я подрос, конечно, хотя на первый взгляд похоже, что голова за ростом не поспела. На этих снимках, на всех сплошь, вид у меня злой и надутый. Может, я такой и был. А может, у меня такой вид потому, что я не любил фотографироваться. Наверно, зная, что сейчас меня будут фотографировать, я стеснялся, вспомнив о своей внешности, как и сейчас бы я наверняка стеснялся: кому приятно иметь такуювнешность. Да, в общем, все как-то непонятно. Вот если бы я мог отнестись к мальчику на этих снимках иначе, не как к полнейшему незнакомцу, если бы, в смысле, я мог его вспомнить. Смотрю на эти снимки, твержу себе: да, это я, но никакой теплой волны узнавания не ощущаю.
Между этими двумя группами фотографий вклинивается, если он, конечно, может вклиниваться, провал, как я понимаю, лет в семь-восемь. О том периоде я сохранил самую что ни на есть жалкую горстку воспоминаний, и вот теперь, разложив на полу все эти снимки, я обнаружил, что и моих фотографий того времени нет как нет! И спрашивается, почему за столь долгий период времени, столь значительный в жизни ребенка, никто не удосужился сфотографировать меня? Есть куча снимков Пег той же эпохи: Пег на пляже, Пег на пони. Вне всякого сомнения, я по праву мог бы хоть на некоторых снимках красоваться с ней рядом. Кое-где она и впрямь стоит как-то с краю, бочком, как бы высвобождая для меня место. Как будто я исчез, сбежал, шустрый ребенок, нормальный по крайней мере, притом сбежал надолго, чтобы явиться вновь весьма непривлекательным, серьезно укрупнившимся юнцом. Конечно, можно бы написать Пег, порасспросить, да я же ее знаю, ни за что она мне не станет отвечать.
Только вот сейчас, ворочаясь из-за бессонницы, я вдруг сообразил, что не только многие мои воспоминания похожина снимки своей разрозненностью и стылостью, они и состоятиз снимков, из тех редких снимков, какие я, уже взрослым, сто раз видел у мамы в доме, на каждом Рождестве. И кроме них я почти ничего не помню.
Твоя открытка пришла сегодня вечером. Я думал, ты выкажешь побольше понимания насчет денег. Два месяца, конечно, не спасают, да, но они бы облегчили дело. Вполне возможно, учитывая, что я могу сдать этот дом и два других, которые пустуют, на следующий месяц я буду в состоянии тебе послать побольше. Да, в Нью-Йорке жить дорого, сам знаю, но никто тебя и не заставлял туда переезжать. Ну а я, я через весь город еду до ближайшего Сейфвея, отнимая драгоценное время от других занятий, лишь бы сэкономить какую-то ерунду. Могла бы, в следующий раз подскакивая до Манхэттена на своем такси, над этим поразмыслить.
Целую.
Энди.
Картошка — много
Консервы — много
Кексики
3 пак. сосисок
4 пак. фасоли
гов. с рисом — много
виногр. желе
хлеб
туалета, бум. — много
майонез
огурчики
печенье
лампочки
Милый Харолд,
Ну как же, как же, конечно, я тебя помню. Итак, ты занялся сельским хозяйством, что же, это интересно. Я и сам человек близкий к земле, хоть я от нее оторван, изгнан в город, что вполне натурально, ибо город имеет преимущества для всякого, кто должен быть всегда на публике, у нее, как говорится, на глазах или у нее в заднице, как часто случается со мной. Что касается оборудования и прочее, это не по моей части. Значит, ты женился-таки на Кэтрин. Как мы из-за нее соперничали! Да победит, что называется, сильнейший, и он, бесспорно, в данном случае и победил. Мы с Джолли разъехались два года назад. Мне остался дом, старая викторианская коробка, чересчур просторная для меня одного. Порой мне в этом доме бывает так невыносимо одиноко, я уж подумывал, что хорошо бы собаку купить, но страшновато как-то, а вдруг попадется кусачая. У меня и офис тут же в доме, здесь я и пишу, здесь занимаюсь издательскими делами, очень удобно, можно почти носа не высовывать. По-моему, огромное преимущество сельской жизни в том, что редко видишь ближних. Конечно, если будешь в этих краях, ты можешь у меня остановиться, хотя не уверен, что мы с тобой сумеем "хорошенько клюкнуть". У меня кой-какие нелады со здоровьем. Ничего особенного, но приходится чуть-чуть остерегаться. И люди в барах теперь все до того неприлично молодые. Наверно, ты, работая на воздухе в любую погоду, так и пышешь здоровьем и выглядишь моложе своих лет. У меня иногда бывают странные шумы в груди. Мы так рано делаем свой выбор, практически без всяких предпосылок, буквально наобум, и в результате наши пути расходятся, и с них нам не свернуть. Как все это печально. Сам себя загонишь в угол, а потом глядишь — и, кажется, нет никакого выхода. Наверно, если бы я гулял побольше, я бы лучше себя чувствовал, но не хочется, знаешь, предпринимать ничего такого очень уж обременительного — из-за этих шумов. В сущности, я кабинетный работник. Ужасно скучно. Только ты меня непременно извести, если окажешься поблизости проездом, я сюрпризов не люблю. А что именно ты выращиваешь?
Энди.
АВГУСТ
Дорогая мама,
Я вот тут копаюсь в твоих альбомах с фотографиями, хочется приискать несколько хорошеньких карточек для твоей комнаты. До чего нелепо теперь выглядят эти старинные купальные костюмы, хотя ты-то как раз просто конфетка! Папа, кстати, мне запомнился низеньким толстячком с сигарой, и так странно его видеть подтянутым, и с этими усиками, — прямо негодяй из старой киноленты. Проглядывая фотографии, невольно я заметил, что среди них совсем нет, кажется, моих карточек в возрасте от семи до пятнадцати лет, и это навело меня на размышления. Ты мне говорила, что папа часто бывал мною недоволен в детстве, в то время, когда так блистали все сыновья его знакомых. Даже, кажется, ты употребляла слово стеснялся". Могло ли так случиться, что из-за этого — с горя, естественно, — он не захотел, чтоб в доме были мои фотографии? Может, он их воспринимал как неприятное дублирование? Кстати, вполне могу себе представить. В смысле — вот я тут как тут, и вот он снова, снова я — но уже на каминной полке или еще где-то, ну, не знаю. А может, он опасался, что эти снимки станут для него впоследствии болезненным напоминанием? Если тебе это представляется маловероятным, как, между прочим, и мне, возможно, у тебя есть другое объяснение, и в таком случае я буду рад о нем узнать. Тогда черкни мне, пожалуйста, пару строк, поскольку мне не удастся скоро выбраться к тебе, как я намечал.
Твой любящий сын
Энди.
P. S. для миссис Робинсон:
Я знаю, что если мама знакомится с этим письмом, значит, вы ей его читаете, за что вам колоссальное спасибо. Я знаю, какая она забывчивая, а порой бывает вредной, особенно если ей покажется, будто ее критикуют. Я вовсе ее не осуждаю за то, что не фотографировала меня все эти годы. Мне с высокой горы плевать на эти фотографии; просто я не понимаю, почему их нет. То есть, я хочу сказать, матери обычно обожают снимать своих детей. Я надеюсь, что, несмотря на ваши вполне объяснимые трения с мамой, а возможно, как раз благодаря им, вы согласитесь помочь мне в этом деле. Вам придется только найти способ усыпить мамину бдительность. Например, вы заводите разговор про собственных детей, если они у вас имеются, в противном случае вы их сочиняете и потом, мимоходом, в скобках, сетуете, как, мол, трудно фотографировать детей, они, мол, такие егозы. Тут мама, возможно, вступает в беседу, внося в нее собственную лепту. Например, она, возможно, замечает, что девочек фотографировать легче, и это для меня был бы важный ключ. Детали оставляю на ваше усмотрение. Очень вам буду благодарен, если черкнете пару строк обо всем, что вам удастся выведать. По-моему, будет только справедливо, если вы примете от меня двадцать долларов, которые приклеены внутри конверта Я не хотел, чтобы они вывалились у мамы на глазах и она, конечно, сочла бы, что это для нее.