Крикеры
Шрифт:
Потому что не было ничего уродливее бульдога Кевина Фурмана.
— И есть кое-что похуже, — сказал Игл, выстраиваясь в позицию для следующего выстрела.
— Что?
— Не знаю, стоит ли тебе говорить, потому что ты, наверное, будешь плакать, как ребёнок.
Игл промахнулся мимо следующей цели — большой мёртвой жабы, которую они нашли у ручья. Но однажды Дэйв Хаусман сказал им, что его друг Майк Катт берёт живых жаб и стреляет в них из рогатки. И он даже играл в бейсбол живыми жабами. Он размахивался битой, и кишки жабы брызгали наружу. И маленький мальчик не
А потом Игл продолжил:
— У крикеров есть своё собственное место где-то здесь, в котором они продают мужчинам своих уродливых дам.
— Что? — мальчик сглотнул. — Зачем продают?
Игл закатил глаза. Его следующий выстрел тоже не попал в большую мёртвую жабу.
— Это место, где мужчины платят деньги, чтобы брызгать своим детским соком в тех уродливых дам. Разве ты ничего не знаешь про это? А иногда мужчины кладут свою письку даме в рот и пускают туда свой детский сок.
— Прямо им в рот? — взвизгнул маленький мальчик.
— Верно, прямо им в рот, а не только в дырочку. Но как бы то ни было, я слышал, как однажды вечером дядя Фрэнк и мой отец говорили об этом, что у крикеров есть специальное место, где мужчины могут заплатить, чтобы вылить свой детский сок в крикеровских дам, таких как те, о которых я говорил тебе, которые все изуродованы и неправильно выглядят и имеют большие головы и по десять пальцев на каждой руке…
«И зубы, как у собаки Кевина Фурмана,» — вспомнил мальчик.
Шлёп!
Маленький мальчик поднял голову. Игл наконец-то попал рогаткой в большую мёртвую жабу.
Внутренности жабы разлетелись во все стороны червивым красным дождём.
В тот день Игл продолжал говорить, что это место крикеров должно было быть секретом. Никто не говорил об этом точно так же, как никто не говорил о миссис Никсерман. Туда мог пойти не любой человек, потому что это было нечто особенное, а только те, кто хорошо общался с крикерами. Всё это заинтересовало маленького мальчика. Что дамы — их называли шлюхами — позволяли мужчинам делать с ними такие вещи за деньги, а особенно эти уродливые дамы…
Но теперь любопытство зудело гораздо сильнее, чем тогда, когда зудела его кожа под гипсом доктора Смита.
На следующий день Игл был наказан отцом за то, что избил своих братьев Рикки и Билли. Рикки и Билли назвали его «белоголовым орлом», а только друзья Игла могли называть его так.
Но маленький мальчик всё ещё горел от любопытства, от невинного стремления к знаниям. Он хотел увидеть эти нехорошие «вещи», о которых говорил дядя Фрэнк.
Так что всё время, пока Игл был наказан и сидел дома, маленький мальчик всё равно бродил по лесу. Сразу после школы. Иногда он заходил в полицейский участок и здоровался с большим шефом Маллинзом, который жевал отвратительный табак, но казался очень милым человеком, а иногда давал ему лакричные палочки; однажды он даже предложил ему пожевать табак, но маленький мальчик не хотел брать эту дрянь в рот.
Лето превратило город — фактически весь его мир — в чудесную, ленивую страну грёз. Школа была закрыта; по утрам он ходил за газетой, днём стриг газоны, а иногда большой шеф Маллинз платил ему несколько долларов за то, чтобы он помыл полицейские машины или прибрался в участке. Б'oльшую часть своих денег он отдавал тёте, чтобы та помогала ему с тратами, но летом у него всегда оставалось немного для колы и игрушек. И когда его работа была закончена, он блуждал.
В лесу.
Может быть, дядя Игла просто шутил над ними?
До сих пор он даже близко не подошёл к тому, чтобы найти нехорошие «вещи».
«Наверное, их и нет, — подумал он однажды, пробираясь по лесистым холмам за ручьём. — Наверное, он просто сказал это, чтобы напугать нас…»
Но зачем дяде Фрэнку это делать?
Была середина августа, самый жаркий день в году. В тот день он чувствовал себя не в своей тарелке.
— Слишком много мороженого ты съел, — сказала ему тётя в то утро, когда он вернулся с работы, но он знал, что это не так.
Это были те фаршированные перцы, которые она снова подавала вчера вечером. Но, как и большинство десятилетних детей, он не собирался позволять боли в животе держать его взаперти дома. Он почувствовал себя ещё хуже, подстригая газоны в тот день, пару раз его даже вырвало.
«Миссис Янг наверняка уволит меня,» — подумал он, блеванув фаршированными перцами на лужайку перед домом.
Ему следовало остаться дома, когда он закончил, но он ничего не мог с собой поделать. Как бы скверно не было у него в животе, после того как он почистил косилку и поставил её обратно в сарай, он направился в лес.
Он пересёк стремительный ручей, осторожно ступая по камням, которые они с Иглом бросили в ручей в прошлом году. На некоторых из них выросла какая-то зелёная слизь; он должен был быть осторожен, чтобы не поскользнуться. На травинках в воде висели комья лягушачьих яиц, а на берегу он чуть не наступил на большую коричневую черепаху, которую принял за кучу грязи. Дядя Фрэнк сказал, что они откусят тебе пальцы, если ты подойдёшь слишком близко. На берегу он споткнулся о бревно. Там сидели две жирные лоснящиеся саламандры, и они все были в жёлтых пятнах, которые выглядели очень аккуратно. Но его сердце подпрыгнуло, когда он задел ещё одно бревно: гнездо маленьких змей извивалось под ним, их было шесть, но для него это было похоже на сотню. И они были коричневыми с крошечными бриллиантовыми глазками. Безобидные в реальности — свиноносые змеи — для десятилетнего мальчика казались, безусловно, ядовитыми медноголовыми щитомордниками.
Он взобрался по насыпи на упавшее дерево, а затем углубился в лес.
«Эх, вот дела!» — подумал он, когда протиснулся сквозь липкую паутину, невидимо висевшую между двумя деревьями.
Несколько троп разветвлялись (он и Игл не знали про них), поэтому он просто повернул на крайнюю левую и начал идти.
Может быть, именно эта тропинка приведёт его к нехорошим «вещам»?
Он не мог себе представить, что именно имел в виду дядя Фрэнк.
Может быть, он найдёт ещё какие-нибудь заплесневелые журналы с фотографиями голых дам?