Криминальная история
Шрифт:
Недовольство начало перерастать в более сильное чувство, когда одетое в «непотребное» тело, безо всяких церемоний и должного почтения, едва не уронив на пол, уложили во второсортный гроб, а не в изделие из мореного полированного дуба, с металлическими позолоченными ручками. Не предполагала Душа, что вопросы престижности похорон ее бывшего владельца окажутся для нее такими важными, актуальными.
«Скряги!», - подумала Душа о родственниках, - «Иван всю жизнь работал на них, как вол одержимый, иногда даже шел на сделки с совестью, чтобы они жили припеваючи, беспечно, ни в чем не нуждаясь, а в ответ – такая неблагодарность! Поскупились даже на приличный гроб. Вот Дорджика хоронили по первому разряду, несмотря на то, что и семью он тиранил, и пил запоями, и вообще был упырком, даром, что близкий друг!».
Мятущаяся Душа Ивана Ивановича особенно раздражилась при виде жены, сидевшей у гроба в позе безутешной статуи, с красными, опухшими от слез, глазами:
«Ревет белугой на людях, постылая, сокрушается лицемерно, а при жизни, сколько кровушки выпила и нервных клеток уничтожила, ускорив, таким образом, кончину своим несносным, сварливым характером, дикой, ничем немотивированной ревностью, неистребимым «гасконством», непониманием его тонкой Душевной организации! Артистка, небесталанная артистка на уровне хорошей художественной самодеятельности плюс фарисейка! Сколько раз порывался оставить ее, но дети чугунными цепями удерживали его у едва тлеющего семейного очага. А, ведь, в свое время любил Эльзу, отвечавшую ему благосклонной взаимностью, но почему-то женился на этой! Вот они, превратности судьбы! Так и промаялся всю жизнь, хотя мог быть счастливым с достойной женщиной! А, теперь, чего, слезы крокодиловы, публично извергать? Ценить кормильца и поильца надо, когда он жив, а не лежит хладный, упакованный в «деревянный макинтош»!».
Рядом с женой находились подавленные, уже взрослые дети: дочь с черной повязкой на голове и сын с крепом на рукаве пиджака.
«Эти, похоже, хоть искренне переживают постигшее их горе!», – удовлетворенно отметила Душа, - «Все, что мог, Иван для них сделал: воспитал, дал высшее образование, после институтов пристроил на приличные места, обеспечил квартирами. Не знают только, каких трудов и унижений ему это стоило, но это не их вина! Не баловал беспредельно, соблюдал меру в проявлении отеческой любви и заботы, но и не забывал о лежащей на нем ответственности. По крайней мере, свой отцовский долг он добросовестно выполнил, дал им возможность для старта, и теперь за них можно не переживать, а лежать себе спокойненько в дешевой, пропади она пропадом, домовине. Дети - единственная отрада на фоне остального криводушного, с фальшивинкой, ритуала!».
«А, вот, и старичок пришкандылял!», - заметила Душа прихрамывающего пожилого человека, вечного друга-оппонента Ивана Ивановича по жизни, появившегося в зале со сбившимся дыханием и колотящимся сердцем после восхождения на второй этаж, - «Небось, злорадствует, что пережил Ивана, хотя, судя по состоянию здоровья и внешнему виду, явно ненадолго. А, может, и негодует, что не с кем теперь будет препираться по телефону, а то в предсмертном разговоре с покойным последнее слово осталось не за ним. Теперь у него появились веские, неотразимые аргументы своей правоты, а Иван, возьми и умри! Огорчил друга-оппонента не столько своей кончиной, а тем, что тот так и остался с аргументами-доводами наедине до своей собственной смерти. Нехорошо поступил по отношению к товарищу; при жизни частенько обижал своими успехами, а под конец, вообще, фортель выкинул!».
Наблюдая за прибывавшим народом, Душа Ивана Ивановича пустилась в философствования:
«Оказывается, умирать лучше в хорошую погоду и в благоприятный период года, весной или ранней осенью, например. Вот, Олег Наранович, какой хороший и уважаемый был человек, а умудрился почить в бозе в лютые крещенские морозы. Так, на гражданской панихиде людей было предостаточно, а вот на самом кладбище, из-за жестокой непогоды, присутствовали считанные единицы. Обидно, конечно!
И, вообще, уходить из жизни желательно, когда тебя еще помнят, когда еще вчера в тебе и твоих услугах нуждались, по месту работы сохранились сослуживцы, не один десяток лет трудившиеся с тобой бок о бок. А не на излете своего существования, когда ты уже забыт, а те, кто тебя знал, сами уже покойники.
В первом случае тебе обеспечены пышные венки, преувеличенно скорбные некрологи с многочисленными подписями, надрывные речи на панихиде, кладбище и поминальном обеде с перечислением заслуг, реальных и несуществующих, слезы, искренние и ханжеские, но, не все ли равно! По крайней мере, создается впечатление, что ты осиротил едва ли не половину города, и жизнь этой половины без тебя потеряет всякую цель, смысл и содержание.
Во втором случае, если ты сильно подзадержался на этом свете и курносая явилась за тобой с циничным опозданием, то, как бы ты не был велик лет тридцать назад, то можешь рассчитывать только на нескольких ближайших родственников, на лицах которых откровенно написано: «Наконец-то!», - а помыслы сосредоточены на дележке квартиры и чего там еще, что ты сподобился накопить при жизни».
В этой связи Душе Ивана Ивановича припомнились похороны одноклассника своего бывшего хозяина, покинувшего бренный мир «вовремя». Он прожил недолгую, но бурную, интенсивную жизнь и умер в интересное для страны время, когда все перемешалось как в сознании людей, так и в самой державе. За сорок с небольшим лет неугомонный одноклассник успел посидеть на зоне, поучиться пару семестров в престижнейшем московском институте, пристраститься к алкоголю и наркотикам, поработать на высокой государственной должности, открыть собственное дело, стать одним из криминальных авторитетов города. Одним словом, талантами его природа не обделила!
И картина, которую можно было наблюдать на кладбище во время похорон этого неординарного человека, была зеркальным отражением того замороченного состояния, охватившего всю Россию в целом, и Калмыкию в частности. Кроме одноклассников, занимавшихся работой в государственных учреждениях и частным предпринимательством средней руки, скромно стоявших в сторонке, присутствовало несколько высокопоставленных особ, включая членов правительства. Один из столоначальников прямо-таки убивался у гроба, безутешно вытирая слезы промокшим носовым платком и бормоча: «Как же я, теперь, без тебя?». Отдельной группой стояли грустные, пропившиеся до синевы, субъекты с «песков» и с бывшей улицы Пионерская – друзья детства покойного. Они пришли не только в расчете на последующее водочное разговение на поминках, но и по настоятельному зову сердца. Ведь, их друг, взлетев высоко в общественном положении, не гнушался старых приятелей и щедро отстегивал им по утрам на похмелку.
Ближе к гробу и могиле мрачно расположилась местная братва с ворохом венков, присутствовали даже две делегации уголовников из Дагестана и Чечни, настолько уважаемым в этой среде был почивший.
Что могло собрать одновременно столь разных людей в одном месте? Проще всего объяснить такое явление полной криминализацией российского общества. А ведь на самом деле это далеко не так. Для каждого из пришедших на кладбище на каком-то жизненном этапе усопший был товарищем или другом, компаньоном или собутыльником, коллегой или подельником. Тем паче, что в условиях небольшого города это просто неизбежно.
Отвлекшись от сопутствующих воспоминаний, Душа Ивана Ивановича вновь сосредоточилась на траурной церемонии прощания. Ревностно сравнивая ее с аналогичными ритуалами, Душа удовлетворенно констатировала, что пока все разворачивается нормально, то есть, не хуже, чем у других. И контингент соответствует репутации Ивана, и речи построены правильно и проникновенно, и не наблюдается излишней поспешности, свидетельствующей о подсознательном желании побыстрее закопать тело в землю и усесться за обильные поминальные столы.