Криминальная Москва
Шрифт:
— Послушай, — так же вкрадчиво продолжил Витя, — у звукооператора плохо с матерью, ему срочно нужно в Москву. Ты не можешь уступить ему свой билет?
— А почему я, а не ты или режиссер? Кстати, сегодня 30 декабря, послезавтра Новый год, и ты хочешь, чтобы я встретил его в поезде?
— Старик, — еще более печально сказал Витя, — ты же холостяк, а у нас у всех жены и дети.
— Это не довод для того, чтобы снимать меня с самолета.
— Тогда придется мне ехать поездом.
Я посмотрел в грустные Витины глаза и сказал: «Черт
Разговор этот происходил много лет назад в городе Салехарде, где по моему сценарию снималось бессмертное документальное кинополотно об оленеводах Ямало-Ненецкого национального округа.
Я мысленно проклял тот день, когда согласился ехать зимой с группой на досъемки, представив себе, как по этому морозу я сейчас попрусь на автобусе через Обь на станцию Лабытнанги, откуда шла железнодорожная линия на Котлас… Но, если говорить по совести, я был единственным свободным человеком, а все остальные накупили на детские каникулы путевки в Болшево и Репино, где располагались Дома творчества кинематографистов.
Правда, мне позвонила из Москвы моя дама и твердо предупредила, что если я не приеду на Новый год в Москву, то могу забыть номер ее телефона.
Но сообщение это не слишком отразилось на моем настроении.
Я спустился в ресторан позавтракать. Оленина во всех видах, рыба муксун, поганая водка тюменского завода.
За соседним столом я увидел знаменитого московского каталу Борю Кулика, я его встретил несколько дней назад, он с тремя подельниками приехал сюда на гастроли почесать в карты доверчивых рыбаков и геологов, получающих в декабре весьма солидные суммы за свой каторжный труд.
Рядом с ним сидел человек в новеньком синем костюме и необмятой рубашке. Он был коротко стрижен, а лицо как бы обожжено северным ветром.
Такого цвета лица бывают у людей, много работающих на воздухе.
Я знал этого человека. По московским делам. В молодости встречал его на танцплощадках, позже в ресторане «Гранд-Отель».
Чаще всего именно там; видимо, Герман (так его звали) любил больше других этот кабак.
— Ты чего задержался, Боря? — спросил я Кулика.
— Да вон Герка вчера откинулся, решил его встретить и вместе ехать в Москву.
Герман молчал, улыбался как-то непонятно и глядел на меня с явным осуждением.
Я доел свою оленину, проглотил местную бурду под названием «черный кофе» и уже собирался уходить, когда Борис спросил меня:
— Слушай, вы до станции на своем автобусе едете?
— Да, у нас аппаратуры навалом.
— Прихватите нас?
— Конечно.
Я был рад этому обстоятельству, потому что Гера по кличке «Шофер» вызывал у меня острое чувство любопытства. Но ни в автобусе, ни в поезде мне так и не удалось разговорить его. Он даже несколько презрительно цедил слова, глядя мне в лицо холодно и равнодушно.
В Москве, когда наш поезд подошел к перрону, он спрыгнул с площадки, притопнул ногой, словно пробуя столичную землю на прочность, улыбнулся и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Ну что ж, теперь посмотрим.
Сказал и исчез в вокзальной суете.
Через год он вновь возник в моей жизни. Встретились мы в ресторане ВТО на улице Горького, был когда-то там прекрасный театральный кабачок, горячо любимый всеми московскими людьми, имевшими причастность к литературе и искусству.
В тот день там отмечали юбилей. Чей, точно не помню, но праздновать его собрались все.
«Все» — это было особое московское понятие. «Все» считали себя сливками столичного светского общества.
Туда входили, естественно, дети больших родителей. Некоторые из них нынче с телеэкрана рассказывают о своих папах в передаче «Большие родители». И конечно, модные писатели, познавшие успех кинематографисты, артисты, журналисты-международники и все те, кто был женат на иностранках. По социальным понятиям такой брак позволял занять в московских светских кругах место где-то сразу за дочерьми и сыновьями членов политбюро.
Надо сказать, что Володя Высоцкий, с которым мы дружили, уже тогда был знаменитым бардом и популярным актером, но попал в избранный московский круг только после женитьбы на Марине Влади.
Кроме того, в светское общество входили вездесущие торгаши, зубные техники и, безусловно, сотрудники КГБ.
Так вот, весь цвет столичной полукриминальной тусовки гулял в ВТО. Я приволок цветы и подарок, вручил их юбиляру, выпил за его здоровье и решил тихонько смыться, как вдруг почувствовал на себе тяжелый взгляд.
Я повернул голову и увидел шикарно одетого Германа. Я кивнул ему, он — мне, и все.
Когда я уходил, то спросил у кинорежиссера Витаутаса Жалакявичуса:
— Ты не знаешь, кто этот мужик в синем костюме?
— Этот? Полковник из КГБ.
А утром мне позвонил Боря Кулик:
— Понимаешь, какое дело, ты теперь на всяких тусовках будешь встречать Герку Шофера, ну, он зарядил этим козлам, что он полковник, ты уж, пожалуйста, не сдавай его.
— Боря, пусть себя называет хоть сыном Павлика Морозова. Какое мне до него дело?
Действительно, какое мне было дело? Я кое-что знал об этой развеселой компании. Там крутились камушки и золото, валюта и шмотки.
Но все они были, как броней, прикрыты положением родителей, ресторанными связями, товарищескими отношениями.
Но все-таки «полковник» Герман Станиславович Мазур, по кличке «Шофер», интересовал меня.
Я позвонил своим муровским друзьям, и они поведали мне, что гражданин Мазур родился в Москве в 1930 году, окончил два курса филфака МГУ, был исключен за поведение, не достойное звания советского студента, после чего работал снабженцем на трикотажной фабрике в Купавне, осужден по статье 88 УК РСФСР за торговлю драгоценными камнями сроком на пять лет. Освобожден по отбытии срока наказания, прописан в Москве, работает в ЖЭКе техником-смотрителем.