Криминальные прогулки

Незнанский Фридрих Евсеевич

После этого Турецкий еще раз переговорил с психиатром, и тот с абсолютной уверенностью заявил, что наркоманом Корнев быть не может. Во-первых, склонности у него к этому делу нет, а во-вторых – и это «во-вторых» на самом деле было главным, у Корнева, оказывается, редко встречающаяся аллергия на наркотики и алкоголь…

Таким образом, Турецкому стало ясно, что героин Корнев покупал не для себя.

Он покупал его для Инги.

Значит, она жива.

И значит, она у него.

В тот раз, когда Витя заявился со своим предложением помыться, Инга даже и сопротивляться толком не могла. Только слабо отпихивалась, когда он выволакивал ее из комнаты.

– Пусти… – хрипела она, не обращая уже внимания на боль в горле.

А Витя смеялся и декламировал:

– Надо, надо, надо мыться по утрам и вечерам, а нечистым трубочистам стыд и срам, стыд и срам!

Он двигался спиной вперед и держал Ингу под мышками на уровне своего живота, так что она тоже волочилась за ним спиной вперед и безуспешно пыталась хвататься за все по пути, чтобы хоть как-то затормозить.

Из комнаты они переместились в какой-то длинный коридор, и Витя потащил Ингу вдоль него.

– Да пусти же ты… – беспомощно извивалась она.

– Да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое! – не обращал никакого внимания на ее слова Витя.

Скоро он втолкнул Ингу в какую-то дверь и наконец отпустил. Она дернулась вперед, но потеряла равновесие и, пытаясь удержаться, повелась в сторону, потом назад, затем снова куда-то в сторону и как-то закрутилась, закрутилась… Перед ее глазами замелькали белая керамическая плитка, которой было выложено все вокруг, и когда она все-таки осела на пол, то оказалось, что прямо возле нее стоит заполненная водой ванна.

– Голову помоешь вот этим! – Витя протянул ей какой-то флакон с отвернутой крышкой.

Инга подняла голову и прочитала на этикетке «Блонди. Красящий шампунь».

И тут она почувствовала, что в ней вскипает такая злость, то есть даже не злость, а какая-то жуткая смесь обиды, жалости к себе, желания вырваться отсюда и ненависти, ненависти, ненависти к этому скоту, мерзавцу, уроду, и все это перемешалось в груди, забурлило, загудело, заревело там хрипом и, как раскаленная вулканическая лава, выплеснулось страшным воплем:

– Га-а-ад!!!

Она выбросила вперед руку и выбила флакон из пальцев Корнева. Флакон описал в воздухе дугу и шлепнулся горлышком вниз в стоящий неподалеку унитаз.

– Дура! – закричал Витя. – Дура!

Он метнулся к унитазу, сунул руку в его глубину и вытащил флакон. Тут же наклонил его горлышком к подставленной ладони, надеясь, что внутри еще что-то осталось.

Но флакон был пуст.

Витя резко обернулся к Инге и прошипел:

– У меня ведь только один был! Теперь придется новый покупать!

Инга молчала.

Лицо Корнева передернулось, он подошел к ней и наотмашь ударил пустым флаконом по лицу.

Турецкий и оперы поселились в гостинице. Но не в люксовских апартаментах, которые приготовил им не в меру радушный прокурор Клюев, а в обычном трехместном номере.

Первое время дежурная по этажу упорно пыталась подсунуть им проституток, но, после того как умный Коломиец положил ей на стол журнал «Здоровье» и ткнул пальцем в одну статью, где утверждалось, что внебрачные половые связи формируют у женатых мужчин устойчивый комплекс вины, который в сочетании с повышенной нервозностью, вызванной риском заражения венерическими заболеваниями, может привести к тяжелым депрессивным состояниям, дежурная сдалась, решив, что имеет дело с людьми серьезными.

И попала в самую точку.

Турецкий, Яковлев и Коломиец выходили из номера чуть свет, а возвращались после заката. Перекусывали бутербродами, глотали чай и валились на кровати. Выключатель люстры находился над тумбочкой Коломийца, и он, уже в падении, успевал дотянуться до него рукой, щелкал и с необъяснимым (учитывая его мелкий вес) грохотом шандарахался на жесткий матрац.

Турецкий удивлялся, что это так громко стукнуло в темноте, а Яковлев ворчливо предполагал, что Коломиец промахнулся и упал на пол. А Коломиец уже храпел и ничего не отвечал.

На следующее утро ровно в шесть часов номер оглашался жутким звоном. Это срабатывал будильник в наручных часах Яковлева. Вечером тот всегда забывал снять их с руки, и утром они оказывались прямо под его ухом, так как он любил спать, подложив ладонь под голову.

В принципе среднестатистическому человеку этого было достаточно, чтобы умереть от разрыва сердца.

Но Яковлев не умирал, а только сладко зевал и переворачивался на другой бок.

Он даже не просыпался!

Зато Коломиец аж прямо подскакивал на кровати чуть ли не выше выключателя и действительно валился на пол. («Вот ведь! – усмехался позже Яковлев. – Не вечером, так утром!») Потом Коломиец поднимался и бессмысленно водил подслеповатыми глазами по сторонам. Тут к его умной голове начинало поступать питание, и он понимал, где, как и что, брал с тумбочки очки и шел в ванную.

Но ванную уже занимал Турецкий, который просыпался раньше яковлевского будильника, потому что вечером, ложась в кровать, приказывал себе: «Проснуться в пять пятнадцать!»

И всегда срабатывало.

Потом он выходил, освобождая ванную Коломийцу, шел в комнату, будил Яковлева, вставлял в розетку шнур электрочайника, доставал из холодильника сыр, а из тумбочки хлеб и начинал делать бутерброды.

Минут через десять все уже завтракали и обсуждали план на день.

Так было и сегодня.

– У меня есть кое-какие мысли по поводу того, как выйти на Корнева, – сказал Турецкий, жуя.

– А именно? – осторожно прихлебывая горячий кофе, поинтересовался Коломиец.

Яковлев тоже хотел было что-то спросить, но в этот момент кусок бутерброда как раз проходил по его горлу, и он просто молча уставился на «важняка».

Тот отряхнул руки над расстеленной на столе газетой (крошки посыпались на фотографию мэра, помещенную на первой полосе) и сказал:

– Будем торговать наркотиками!