Криминальные прогулки
Шрифт:
Андрей Петрович вскочил с табуретки и зачем-то задернул занавеску. Потом замер на некоторое время, лихорадочно соображая, что же делать дальше.
Он ведь знал – это приехали за ним.
Все то время, что прошло с момента задержания Дымко, Садчиков провел в томительном ожидании.
Он не мог ни есть, ни пить, ни отправлять естественные надобности. Мог только курить, курить и курить.
Сидя у окна своей кухни, он уничтожал пачку за пачкой и ждал: ну когда же? Когда?
Странно, но ему даже в голову не приходила мысль скрыться. Его словно парализовало. Он смотрел в окно и силился представить: а как все это будет происходить? Они что, приедут со взводом автоматчиков? Взлетят по лестнице на его третий этаж, выбьют дверь, скрутят его и поволокут в машину?
Или, наоборот, заявятся к нему в штатском, все из себя вежливые, учтивые?
Учтивые, но с наручниками…
И чем дольше Садчикову приходилось ждать, тем сильнее он нервничал.
Это было даже удивительно – он переживал из-за того, что они задерживаются! Он кусал губы, чесал затылок, выламывал пальцы, вскакивал, тут же садился, снова вскакивал, наливал себе кофе, а когда он остывал, выплескивал его в раковину.
И теперь, когда за ним наконец приехали, Андрей Петрович испытал вдруг странное облегчение.
Он почувствовал, что тело его стало невесомым, как бывает, когда сбрасываешь с плеч какой-то груз.
И ему тут же захотелось есть, пить и отправлять естественные надобности.
Однако есть, пить и отправлять естественные надобности было уже поздно – в дверь позвонили.
– Ну вот и все… – пробормотал Садчиков.
И вдруг испугался.
Да так сильно, что даже подошвы ног его похолодели и прямо примерзли к полу – ни шагу нельзя было ступить. В горле пересохло, и Андрей Петрович потянулся было к кружке с кофе, но не удержал равновесия и упал возле кухонного стола.
Звонок раздался снова – еще более настойчивый и злой.
Садчиков дернулся в сторону и прижался спиной к холодильнику. Тихий до того холодильник остался недоволен этим и глухо заурчал.
– Да как же это?… – бормотал Андрей Петрович. – Да что же это, а?… Что же это?…
Он словно забыл, что еще совсем недавно ждал милицейского визита и даже мысленно подгонял милиционеров: давайте, мол, побыстрее, хватит меня мучить…
И вот они приехали, а он лежит у холодильника и дрожит вместе с ним мелкой дрожью.
Третий звонок был самым страшным и долгим. Он словно приглашал Садчикова к началу спектакля, билет на который Андрей Петрович заслужил всей своей черной жизнью.
Садчиков кое-как поднялся на ноги и поплелся в прихожую. Первым, кого он увидел, когда открыл дверь, был полковник Никитин.
– Вы арестованы, Садчиков! – сказал Никитин и надел на Андрея Петровича наручники.
Лишившись управления, охранное агентство «Меркурий» гудело как улей, но свойственной обитателям улья организованности и дисциплины уже не имело.
Меркурьевцы понимали, что не сегодня завтра их как минимум разгонят, к чертовой матери, а кое-кого из них, вполне возможно, и привлекут за многочисленные нарушения закона.
В канун часа расплаты сотрудники агентства вели себя суетливо и мелочно.
Они выносили из своего штаба компьютеры и мебель, грузили в личные автомобили сантехнику и ковролин, торопливо рассовывали по карманам разную офисную мелочь.
Словом, делали то, чему неустанно обучал их Андрей Петрович Садчиков, – грабили.
Впрочем, все эти безобразия пресек Никитин, когда наведался со своими людьми в штаб этой еще совсем недавно почти всемогущей в пределах города организации.
Несколькими днями раньше меркурьевцы, конечно, начали бы хорохориться, требовать ордера, постановления или что там еще бывает, да и по предъявлении таковых еще покуражились бы, повыпендривались…
А теперь… И куда все девалось?
Перед Никитиным и милиционерами стояли испуганные люди с бегающими глазками, которые жались к стенам, готовые валить друг на друга все что угодно, лишь бы самих их не тронули.
Никитин усмехнулся и проконстатировал очевидное:
– Кончилось ваше время, ребята! Кончилось!
Екатерина Илларионовна сама пришла в милицию и рассказала, что застрелила своего мужа. Причем она не только не раскаивалась в содеянном, но, напротив, вела себя беспечно, даже, можно сказать, весело. Впрочем, скоро ее веселье перешло в истерику, и смех сделался ненормальным.
– Я прострелила ему грудь, ха-ха! – заливалась она. – Во-от такая дырка в пиджаке! Ха-ха-ха! Во-от такая! – Она бросалась к ближайшему милиционеру, чтобы показать на нем, какая именно дырка была на пиджаке мужа.
Ее останавливали, успокаивали, но она вырывалась и продолжала:
– Я думала, что из этой дырки вылетит его душа! Ха-ха! Но она не вылетела! Не вылетела! И знаете почему? – снова подскакивала она к кому-нибудь. – Знаете? Потому что, – торжественно сверкала она безумными глазами, – потому что ее там не было! Ха-ха! У моего мужа не было души! Не было! Ха-ха-ха!
Приглашенные доктора нашли у Екатерины Илларионовны серьезное психическое расстройство и заявили, что она нуждается в длительном стационарном лечении.
Естественно, в спецпсихбольнице.
Туда же отправили и Виктора Корнева.
Впрочем, его ждала куда более суровая, нежели Екатерину Илларионовну, участь – одиночная палата со стальной дверью и крошечной решеткой в стене под самым потолком, постоянный надзор охраны, прогулки – раз в день по двадцать минут – на сыром воздухе затерянного где-то в Северном море острова Дикий.
Когда Витю отправили туда транзитом через Москву, то, по иронии судьбы, ему снова пришлось проехать по столь знакомому Симферопольскому шоссе.