Кристалл в прозрачной оправе. Рассказы о воде и камнях
Шрифт:
В традиционном русском мире море несло страх и смерть, связывалось с глубиной, холодом и темнотой. Даже в «Приморье» слышится – «приморить», «заморить». Говорят, и Америка происходит от того же корня, только с отрицающей приставкой «а» – «земля бессмертных людей».
Море – это смерть, говорит нам язык, но море – это жизнь, говорит нам здравый смысл. «До последней капли моря», – поёт владивосточник Лагутенко, отождествляя море с кровью, символом самой жизни. Он знает, о чём говорит, он с детства впитал понимание моря, недоступное людям «с материка». Значит ли это, что между смертью и жизнью можно поставить знак равенства, или не стоит противопоставлять эти понятия, разрывать нечто цельное на два полюса? Если саму жизнь, животворящий океан жизни, называют смертью, значит, смерть –
Все вытекающие
Если море есть – зачем земля?
…Язык Океана нам уже не постичь никогда. Слишком давно мы оттуда.
Река локальна, капризна, своевольна. Море знает, что оно – одно на всю планету, как бы люди ни изощрялись в наименованиях различных его частей – Японское, Охотское, Берингово. Море едино, глобальный сообщающийся сосуд. Если вынуть из любого моря каплю – уменьшится уровень всего мирового океана. Море – развитие идеи реки, сверхрека. В моря вливаются индивидуальности многих рек. Вся соль земли растворена в море. Река течёт, поэтому её всегда связывают и сравнивают со временем. Море никуда не утекает. Море – космос, бесконечность (хотя бы потому, что море – это перевёрнутое или отражённое небо), но в отличие от межпланетного космоса – не пустота, а наполненность. Река мелка – море глубоко прячет от непосвящённых свою жизнь – от планктона до подлодок.
Слово «пресный» имеет второе значение – скучный, неинтересный. Солёный – пикантный, содержательный, от «солёных словечек» до «соли земли». Японское море – самое солёное в России. Поэтому в нём легко плавать. Единственный случай, когда слово «пресный» означает «хороший», – это если речь идёт о питьевой воде.
После моря – настоящего моря – любая пресная вода кажется разбавленной или прокисшей, как несвежее пиво. Пресный водоём после солёного – всё равно что коварно подсунутая вместо водки вода.
У реки есть исток, русло, течение, устье – точка впадения в другую реку, озеро или море. У рек – ясная жизненная задача. Река разделяет (при прокладывании государственных рубежей её часто используют как естественную границу), причём не только нации, но и жизнь со смертью – можно вспомнить и Рубикон, и Лету с Ахероном, и Пяндж (у наших «афганцев» было выражение «за речкой»). Но река и связывает. Это не только преграда, но и дорога: летом для водного транспорта, зимой – для гужевого или автомобильного, если взять сибирско-дальневосточные зимники – направления, по которым можно проехать только зимой.
Какой бы огромной река ни была, она всё равно растворит свою индивидуальность во всеединстве моря. Точно так же каждый человек движется к смерти, и хотя мы хорошо видим, чем становится река после впадения в море, по поводу самих себя спорим и сомневаемся. Но если всё в мире подобно всему, то закон «круговорота воды в природе», знакомый со школьных уроков природоведения, можно применить и к человеку. Каждая река станет морем, но часть морской воды потом вновь превратится в реку. Так будет не всегда, но очень долго – пока существуют Солнце и Земля. С человеческой точки зрения это вечность, мы не в силах заглянуть дальше.
Бухта Золотой Рог. Фото Ю. Мальцева
Интеллектуал и шеф советской внешней разведки Леонид Шебаршин, застрелившийся в 2012-м, написал когда-то: «Волге по её величию надо бы впадать
Не скажу плохого слова о реках. Я родился на Ангаре, вырос на Второй речке, погружался в воды Алдана и Меконга, смотрел на Миссисипи, Тэдон и Ханган, Суйфун и Сунгари, плавал на БТРе по разлившейся Уссури. Я и плавать научился не в море – на Амуре. Но не могу относиться к рекам с тем же чувством, что к морю.
Море – неисчерпаемость, завершённость, отсутствие необходимости куда-то двигаться. Море – цель всех рек, речная нирвана. Река петляет, зависит от рельефа и формирует рельеф, море же легко поглощает все изгибы дна и может позволить себе не замечать этого рельефа вообще, то есть быть выше земли. Река постоянно выходит из берегов, она непредсказуема, как женщина. Море не имеет свойственных рекам сезонных эмоций (не потому, что море – мужчина, нет, – оно выше этого примитивного, предусмотренного ради воспроизведения видов разделения на полы). Зато море дышит, вдыхая отливами и выдыхая приливами: и приходят воды – и отходят воды. Но если захочет, море ударит таким цунами, на которое не способна даже самая своевольная река.
Идею озера не понимаю совсем: недоморе? Байкал именно потому – заслуженно – величают священным морем, что понимают: быть озером для такой воды несерьёзно, не по рангу. Морем зовут и Каспий, но для моря существовать в изоляции от мирового океана – так же противоестественно, как для человека жить в тюрьме. Озеро, особенно солёное, должно испытывать по отношению к настоящим морям зависть и комплекс неполноценности. Сильнее этот комплекс только у пруда – уже само слово «пруд» какое-то уничижительное. В нём слышится досадная ненастоящесть, самодельность.
Не суша омывается морем, как представляется эгоцентричному сухопутному пресмыкающемуся – человеку. Напротив – из всеобъемлющего моря кое-где торчит суша-сушка. Вернее, вздымаются небольшие участки подсохшего морского дна – кое-где и на время. Лучше всех это понимают японцы. Им очевидно, что человеческое местообитание – лишь камешки в безбрежном жидком космосе. Безбрежном – в прямом смысле слова, потому что берега есть у рек, у океана не может быть берегов. Могут быть – лишь острова. Одни – поменьше, другие – побольше, эти зовут «материками».
Земля – не земля, а в первую очередь вода. Нашу планету следовало бы назвать «Морем» или «Водой», а не «Землёй», если бы мы были скромнее. Человек самонадеян: проводит «чемпионаты мира», присваивает планетам имена выдающихся людей, раздаёт красавицам титулы «мисс Вселенная», хотя, по совести, должен был ограничиться титулом «мисс особь женского пола земного сухопутного человека», не более того. Или «Тихий океан»… Тихому подходит только редко используемое название «Великий океан» – на его площади поместились бы все материки, и ещё осталось бы место. Европейские путешественники часто присваивали географические названия наивно и самоуверенно. «Наветренные острова» (Малые Антильские), «Восток – Ближний и Дальний»… Куда уважительнее к миру подходили неевропейцы – хотя бы те же коренные приморцы, от чьих топонимов в целях освоения занятой нами территории мы решили избавиться, да так и не избавились полностью.