Кристина
Шрифт:
Отец пребывал в блаженном неведении и ежедневно добавлял мне проблем, предлагая что-нибудь вроде: «Давай-ка, девочка, прогуляйся в кино с Ронни. Констанция может побыть и со мной. Ты о ней слишком печешься» или: «Пусть Ронни походит с тобой по магазинам, будет носить покупки».
Однажды, улучив момент, когда отец был один, я заявила ему:
— Папа, я хочу ходить одна, мне не нужно, чтобы рядом был Ронни или еще кто-нибудь.
— Хорошо, дочка, пусть будет по-твоему, — ответил он, но в глазах его появилось тревожное выражение.
Я понимала его состояние: повсюду было полно военных летчиков, каждый день мимо
Иногда, лежа по ночам без сна, я спрашивала себя, неужели я действительно такая круглая дура, если так и не могу забыть Мартина. Если бы только я могла выбросить его из головы, то, возможно, встретила бы какого-нибудь человека, который принял бы Констанцию и женился бы на мне. При этой мысли я всегда начинала беспокойно ворочаться в постели. Все кончалось тем, что, зарывшись лицом в подушку, в клубах разноцветного тумана я видела лицо Мартина. Страстное желание охватывало меня и поднималось, поднималось до тех пор, пока я, будучи не в силах совладать с ним, не вставала и не начинала ходить по своей крошечной комнатушке. Иногда же я просиживала у окна по нескольку часов кряду, размышляя, куда он мог деться, служит ли он в сухопутных войсках, или во флоте, или в военно-воздушных силах, не ранен ли он. Я никогда не думала о том, что его могли убить, потому что мои чувства подсказывали мне, что я опять встречу его… обязана встретить. Я все еще была девчонкой, которая могла вообразить себе, что если жива надежда, то возможно все.
Как-то я начала играть в одну умственную игру, идею которой почерпнула из какой-то книги Ронни. Там было написано про силу мысли, про то, что все в жизни может исполниться, если желание человека будет достаточно сильным. Помню, я с некоторой горечью рассмеялась, прочитав это, — с моим желанием увидеть Мартина не могло сравниться ничье другое. В книге приводился ряд упражнений, которые надо выполнять прямо перед сном, и я делала, их и играла в эту игру до тех пор, пока не спросила себя, почему мой брат читает эту книгу, а потом до меня дошло то, что я должна была понять с самого начала: он тоже хочет добиться исполнения своих желаний. С того момента я перестала заниматься этими упражнениями, но надежда моя ни в коей мере не ослабла.
…Сэм вернулся в убежище, коротко сообщил, что все в порядке, и добавил:
— Боже мой! Здесь поблизости полыхает несколько пожаров. — Он опустился на койку и заметил — Знаешь, я боялся шахты, но теперь я думаю, что это самое безопасное место. — Он принял свою обычную позу, свесив руки между колен, и заявил — Говорят, что когда у человека есть воля, то в жизни можно преодолеть что угодно, но все это неправда.
— Ты
— Нет, — ответил он. — Я уйду, когда скоплю деньжат на клочок земли, который мне давно хочется купить. Знаешь, — продолжал он, все так же не поднимая глаз, но теперь медленно раскачивая головой из стороны в сторону, — когда я сижу у края конвейера и сталкиваю куски угля, я не вижу угля: одни напоминают мне картошку, другие, подлиннее, — морковь, а когда попадается симпатичный круглый кусок, я говорю: «Вот замечательная репа для вас — три пенса, миссис Джонс».
Я опять рассмеялась. Смех зарождался во мне робко, несмело, а потом, впервые за последних три года, вырвался наружу — настоящий, веселый, и Сэм смеялся вместе со мной, заражаясь от меня. А Констанция так и не проснулась, как и во время бомбежки.
— О, Сэм, — проговорила я, посерьезнев. — Я должна за многое поблагодарить тебя.
Его добрый рот улыбался, глаза светились нежностью. Глядя на выражение его лица, можно было подумать, что он только что получил какой-то хороший подарок. Я поняла, что именно этого он пытался добиться три года — вернуть мне мой смех. Я вытянула руку и коснулась его колена.
— Спасибо, Сэм.
Его голова опустилась, и я ласково похлопала его, как моя мать, когда у нее не находилось слов для выражения своих чувств.
Но этот миг спокойствия и теплоты был нарушен чьим-то раздавшимся снаружи голосом:
— Здесь кто-нибудь есть?
Сэм встал и поспешно подошел к двери. Мужской голос произнес:
— Кто-нибудь из Уинтеров… отец?
— Нет, только Кристина.
Последовала пауза; я встала за спиной Сэма и спросила:
— А в чем дело? Что-нибудь случилось?
Вновь последовала пауза, потом мужчина сказал:
— Боюсь, девушка, что твой брат ранен.
Внутри меня воцарилась какая-то необычная тишина, затем я услышала собственный голос как бы со стороны:
— Что, был обвал? — хотя шла война, мы привыкли связывать все несчастные случаи с происшествиями на шахтах.
— Нет, девушка. В мост попала бомба.
Я стояла уже в проходе, близко от мужчины. Вглядываясь в его лицо, я сказала:
— Это не может быть мой брат, он сейчас на смене. Ушел из дома примерно час назад.
— Нет, девушка, его опознали как Ронни Уинтера. Где твой отец?
— Он… он на работе, он ушел вместе с Ронни. С ним ничего?…
— Нет. Насколько я знаю, там была женщина с двумя детьми и твой брат. Ты можешь пойти в госпиталь?
Я взглянула на Сэма, и он прошептал:
— Иди, я присмотрю за ней.
Я взяла пальто и последовала за мужчиной. Только на улице я поняла, что это уполномоченный по гражданской обороне — он был в форме.
По дороге проезжал джип, и мужчина сделал ему знак притормозить.
— Вы не подбросите нас до пешеходного мостика? Главный мост разрушен, — обратился он к водителю.
— Садитесь, — ответил тот. — А куда вам нужно?
— В главный госпиталь, — ответил уполномоченный и с печальными нотками в голосе добавил — Брат этой девушки ранен.
— О, — водитель скользнул по мне взглядом, я ничего не сказала, потому что ничего и не чувствовала.
У моста толпились люди. Многолюдно было и у пешеходного мостика. Водитель сказал:
— Послушайте, я подброшу вас до богз-эндского моста, а оттуда мы подъедем прямо к госпиталю.