Критические рассказы
Шрифт:
Тайна его ритмики заключается в том, что он берет самый энергический, порывистый размер, анапест, богатый восходящими, словно в трубы трубящими звуками и на протяжении строки преобразует его в изнемогающий, расслабленный дактиль. Строка, начавшаяся так задорно и громко, с каждым слогом, чем ближе к концу, вянет, никнет, замирает и падает. Именно эта постепенность ее умирания, эти градации в понижении тона и вызывают в нас то щемящее чувство, которое неотделимо от некрасовской ритмики. [199] Теперь это ритм всеобщий, но когда лет восемьдесят назад он послышался в поэзии Некрасова, то была новинка неслыханная, и нужна была вся лютая его ипохондрия, чтобы эту новинку создать. Поразительное его пристрастие к дактилическим окончаниям
199
То же он делает с хореем и ямбом в таких поэмах, как «Коробейники» и «Кому на Руси жить хорошо».
200
Дактилические окончания — такие, которые имеют ударение на третьем слоге от конца: например, скудные — трудные; унылою — могилою.
Семьдесят пять процентов всех написанных Некрасовым стихов имеют именно такие окончания: вся огромная поэма «Кому на Руси жить хорошо», «Влас», «Коробейники», «Орина, мать солдатская», «Пожарище», «Кумушки», «Застенчивость», «Дешевая покупка», «Зеленый шум», «Детство», «Филантроп», «Говорун». И нередко бывало, что, начав стихотворение каким-нибудь случайным размером, он, чуть только дело доходило до особенно близкой, заветной (и потому наиболее волнующей) темы, переходил в середине пьесы к своим излюбленным дактилическим окончаниям стихов. Поэма «Рыцарь на час» начата у него в анапестах, но едва только он вспомнил о материнской могиле, как сейчас же в его стихе заголосили, завыли пронзительные и тягучие дактили:
Я кручину мою многолетнюю На родимую грудь изолью И тебе мою песню последнюю, Мою горькую песню спою.То же случилось, когда в стихотворениях «Железная дорога» и «Балет», он, по самому случайному поводу, коснулся любимейшей темы — народа:
Прямо дороженька: насыпи узкие. Столбики, рельсы, мосты. А по бокам-то все косточки русские… Сколько их, Ваничка, знаешь ли ты?.. Мы надрывались под зноем, под холодом, С вечно согнутой спиной. Жили в землянках, боролися с голодом, Мерзли и мокли, болели цингой.В «Размышлении у парадного подъезда» это особенно ясно: покуда автор придерживался эпического повествовательного тона — рифмы были мужские и женские. Но едва повествование окончилось, и началось лирическое место — едва от слов «он» и «они» Некрасов перешел к слову «ты», тотчас же окончания стихов удлинились:
Ты, считающий жизнью завидною Упоение лестью бесстыдною.Но когда от слова «ты» Некрасов перешел опять к слову «он», дактилические окончания исчезли:
Впрочем, что ж мы такую особу Беспокоим для мелких людей?Подробнее об этом у нас говорится ниже, здесь же отметим еще одну особенность некрасовского стиха:
Некрасов умел писать как-то так, что гласные звуки у него тянулись дольше, чем у всякого другого поэта. Нет никакой возможности прочитать, например, его знаменитые строки:
Еду ли ночью по улице темной,не вытягивая каждого ударяемого гласного звука:
Е-е-ду ли ноо-о-чью по у-лице те-омной, Б-у-ри ль заслу-у-шаюсь в па-асмурныйВ этой особой протяжности гласных — своеобразие и обаяние его лирики. [201] Отсюда характер плача, свойственный его стихотворениям. Сам он говорил свои стихи протяжно, вытягивая гласные так, что они приобретали долготу, необычную в русской речи. Один из слышавших его чтение незадолго до его смерти вспоминает теперь: «слабым голосом, слегка нараспев, растягивая стих, прочел нам Николай Алексеевич свое стихотворение». Речь его и в обыденной жизни отличалась протяжностью гласных. [202]
201
Правильность этого наблюдения признал Роман Якобсон в своей брошюре «О чешском стихе», Берлин, 1923, с. 87. Виктор Шкловский еще в 1919 году отозвался на это мое наблюдение так: «Конечно, это сказано очень импрессионистично. Но факт возможен. Русский стих не просто тонический. Долгота гласных, количественная сторона их играет свою роль в русских стихах» («Жизнь искусства», 1919, 10 июня. № 185).
202
«Книга и революция», 1921, № 2 (14), с. 55; «Всемирный Вестник», 1903, № 1. с. 130–132.
Не только звуки, но и слова в его стихах были длинные, вытянутые до последних пределов –
Многокручинная Многострадальная… Искросыпительный Зубодробительный.Он не был бы гений уныния, если бы его не влекло к этим тягучим — пятисложным, шестисложным, семисложным — словам: све-то-пре-став-ле-ни-е, ко-ле-но-пре-кло-нен-ны-е, чле-но-по-вре-жде-ни-е и проч., и проч., и проч.
Таким образом он удлинял в своем стихе все, что только мог удлинить:
1) Удлинял слова.
2) Удлинял гласные звуки.
3) Удлинял окончания стихов.
Рядом с этими длинными словами и звуками любое стихотворение Пушкина покажется почти скороговоркой.
Еще в молодости, еще в 1838 году, он заплакал своим некрасовским тягучим стихом:
Ma-ало на до-олю мою бестала-анную Ра-адости сла-адкой дано. Хо-олодом сердце, как в бу-урю тума-анную Но-очью и дне-ом стеснено,—да так и проплакал тягуче до самой последней песни:
Ро-однна ми-илая, сына лежа-ачего Благослови, а не бей!Этот мучительный ритм естественно должен был питаться такими же мучительными образами, видениями лютых истязаний и мук.
Эти образы всегда привлекали его. На полях его рукописей мы недавно нашли такие, сделанные в разное время заметки:
«Если ранить человека (медицинский факт), умирая, он смеется. Так и мы».
«Когда ранят человека в живот, и ползут из него внутренности, он смеется. Медицинский факт».
«Когда из человека кишки тянут, он умирает, а смеется (факт медицинский). Так и мы относительно этих дел».
Такие образы были Некрасову нужны постоянно. Ему нужно было, чтобы у Матрены (в стихотворении «Демушка») свиньи загрызли младенца и чтобы этого загрызенного свиньями младенца на глазах у матери издевательски резали ножами:
«Ножи, ланцеты, ножницы натачивал он тут… И стали тело белое терзать и пластовать… В одной руке широкий нож, в другой ручник и кровь на нем… В моих глазах по косточкам изрезал лекарь Демушку».