Кривая империя. Книга 3
Шрифт:
Осенью 1698 года после всех заграниц, казней, пострижений и буйств почувствовалась некая пауза. Это стала покалывать в ребро нашего государя спящая летаргическим сном Империя. Царь пребывал в лирическом расстройстве. Сейчас он вдруг понял, какой огромный камень хочет сдвинуть с привычного места. Ему стало страшно. Он в кровь избил Шеина, Лефорта, Меншикова — за сморкание при дамах, за танцы при шпаге, за продажу налево офицерских патентов, еще за какую-то ерунду. Его душило отчаянье. В глазах стояло видение культурной, богатой, чистой Европы. Потом эта Европа сбрасывала платье и плясала канкан, потом оказывалась Анной Монс, потом одевалась и снова становилась непорочной Пречистой богородицей. Потом врач пускал царю дурную кровь, и она черными кляксами била
Как упросить этот скотский народ работать и учиться? Какой еще казнью отучить его от зависти и воровства? Какой пыткой вырвать у него признание в тайных помыслах, мечтаниях, стремлениях?
— Эх, Питер, Питер! — вздыхала сверху непорочная Анна Монс, поправляя нимб, — просить нельзя, нужно насиловать, прямо драть безбожно!
— Отучить русского от воровства и зависти невозможно, ибо неразрешима сия наука уж восемьсот тридцать шесть годков, — вторила ей из винного трюма портовая шлюха Машка — еврейка назаретская.
— Нету у него никаких нормальных помыслов, реальных планов и стремлений, а так — маниловщина одна, — подхватывала чистенькая Европа, смахивая пену от шампуня и грациозно изгибаясь между рогами водоплавающего быка.
Не было ответа на чисто русские вопросы у евро-европейских дев. Хорошо хоть в бредовых снах, нет-нет, да и являлись царю простые русские мужики — блудливый Владимир Святой, хромой Ярослав Мудрый, грозный Иван Горбатый, безумный Иван Грозный. Они-то и напоминали ему неписанные имперские законы и правила, затерявшиеся в чертежах всех этих гюйс-бом-брамс-бикс-брашпилей. Рассмотрел Петр имперское наследие и понял: всё есть!
Есть огромная страна. Есть природные ресурсы. Есть эластичный народ. Есть покорная, безудержная партия негодяев. Есть у этой партии буйный вождь, — вон он дико косится из венецианского зеркала. Есть у вождя целая армия подручных нового типа. Есть управляемая церковь. Нужно только рубить, не уставая, — головы, корабли, окна в Европу. Нужно только раздвигать пределы безразмерного отечества. Нужно сплачивать, казнить и миловать подручных, вязать их кровавой круговой порукой и свальными оргиями. И воевать до последней капли дурной крови, трудиться до последней тягловой жилы, чтобы на вопли о пощаде, еде и отдыхе сил уже не оставалось. Вот такое решение. С тем и просыпались.
Спросонья снова вешали и рубили стрельцов, привезенных из-под Азова, устраивали маскарады, колядки, гулянки. Потом расследовали ропот народный, топили ведьм, жгли колдунов, распускали остатки стрелецких полков, изгоняли заевшихся военных со службы с волчьим билетом и высылали из Москвы вон.
1 января 1700 года ввели новое летоисчисление — от рождества Христова. От этого сразу началась новая эпоха — эпоха русско-шведских войн. Швеция была в интересном положении. Она, по мнению Историка, приобрела в Европе вес и авторитет, непропорциональные ее экономическому могуществу. Это объяснялось двумя обстоятельствами.
Шведы в течение многих лет вели принципиальную политику, чурались двуличия, уважали собственные законы.
Шведский король Карл XI применил на практике одно из золотых правил нашей имперской теории. Он воспользовался конституционной ситуацией, захватил право казнить, миловать и конфисковать самодержавно, и успешно обобрал до нитки свое дворянство. Дворяне стали по стойке смирно, чтоб хоть головы сберечь.
Но в обиженной рыцарской среде сыскался самый обиженный рыцарь — Иоганн Паткуль. Он восстал, был приговорен к смерти, бежал, стал являться к европейским дворам и подбивать поляков, немцев и прочих на разгром и растерзание родной страны. Типичный случай измены Родине в корыстных целях. Поляки и датчане клюнули. Глава польской католической церкви кардинал-примас Радзеевский за взятку в 100 000 рейхсталлеров пролоббировал в сейме вопрос о войне. Панове поверили в возможность получения навеки Лифляндии с Ригой. Для ускорения победы решено было использовать диких русских. Им отводилась роль правого фланга и отвлекающего войска. Русские должны были дойти только до Нарвы, там пошуметь, пострелять, и — лучше всего — быть битыми по неопытности, чтобы, не дай бог, не добраться до Эстляндии и Лифляндии. Условием принятия России в союз было честное царское слово: шведских городов не жечь, не грабить, мирных европейцев не казнить, не насиловать, не обижать. В общем, вежливо здороваться с побежденными по-немецки. Паткуль и польский генерал Карлович приехали в Москву уговаривать царя. Вот какие Нью-Васюки они ему нарисовали.
— Вы, ваше величество, легко возьмете прибрежные шведские крепости, выйдете на берег Балтики, приобретете «средство войти в ближайшие сношения с важнейшими государствами христианского мира», построите здесь «страшный флот», захватите монополию торговли востока с западом. Русский флот станет третьей силой, наряду с английским и французским. Храбрый и прославленный в боях молодой русский царь — вы, ваше величество, — просияет примером для всей просвещенной Европы, а там, — и для всего мира! Франция и Англия подожмут свои петушиные и львиные хвосты...
Тут в голове Петра закружилось, зазвенело, поплыло, и он, конечно, согласился.
В начале 1700 года польские войска вошли в Ливонию, взяли мелкие городки и замерли у Риги. Союзные датчане захватили Голштинию. Наши, как и было условлено, дождались заключения мира с Турцией, и 19 августа со спокойной спиной начали кампанию.
В Швеции только что сел править Карл XII. Он был на 10 лет моложе Петра, — ему на днях стукнуло 18, — и он еще не отстал от детских забав с погромами в церквях, охотой на зайцев в парламенте, рубкой баранов прямо в королевском дворце. Посреди игр 13 апреля 1700 года Карла известили о войне. Он сказал сестрам и бабушке, что уезжает в «увеселительный дворец Кунгсер», и поехал в другую сторону — навсегда. Карл неожиданно переплыл Зундский пролив и с 15 000 пехоты осадил Копенгаген. Датчане сразу сдались.
Петр выступил к Нарве, несмотря на попытки польского и датского послов удержать его от решительных действий. Хитрецы хотели отвлечь Карла от своих войск, дать ему время на переброску к русским рубежам. Провокатор Паткуль просто сердцем извелся наблюдая в Москве решительность царя. 23 сентября русские стали под Нарвой. Их было до 40 тысяч, они изголодались и измучились в дороге. Только 20 октября начался обстрел Нарвы, но пушки оказались негодными. Почти сразу кончились ядра и заряды. Стали ждать подвоза боеприпасов. 17 ноября Петр узнал о приближении Карла и уехал из армии. 19 ноября вместо русских обозов с провиантом и порохом у нашего лагеря появились шведские полки. 8500 шведов, горячей иголкой вонзились в замерзающую, голодную толпу русских. Наши в ужасе закричали: «Немцы изменили!», — имея в виду иностранных наемных офицеров. Началась паника, давка, бегство. 1000 кавалеристов Шереметева просто утонули в Нарове. Русские стали срывать злость на командирах, их били и рубили. Король Карл увяз на лошади в болоте, потом вторую лошадь под ним застрелили. Он рассмеялся и пошел в палатку просушиться. Это спасло два потешных полка, Семеновский и Преображенский, которые одни не побежали и смогли продержаться до темноты. Утром Карл разрешил «храбрым русским» отступить с оружием в руках. Для почетного отступления шведы сами быстро построили мост. В плену остались только 79 «знатных русских», в том числе 10 генералов. В общем, Карл расквитался за ярла Биргера.
Такое блестящее вступление во взрослую жизнь не осталось незамеченным в Европе. Таланты Карла были вознесены до небес европейскими поэтами, измаявшимися на мелкотемье. Столицы захлестнула «карломания». В моду вошли памятные медали, на лицевой стороне которых штамповался увенчанный профиль Карла с латинскими восхвалениями, типа: «superant superata fidem» — «невероятно, но факт!». На обратных сторонах печатали Петра — дурачком: «Изшед вон, плакася горько».
Карл возгордился неимоверно. Он потерял здравый смысл, чувство реальности, и собирался, как потеплеет, прогуляться до Москвы.