Кривая империя. Книга 3
Шрифт:
Чиновник, тем не менее, пыжится, пытается «сдерживаться», уворачивается от чертовых поцелуев. Давление у него повышается, лицо наливается кровью, и уже между партбилетом и скорбным сердцем замогильно верещит портативный японский измеритель самочувствия. Благородный член правящей фракции еще успевает всхлипнуть шепотом: «Что скажут товарищи по Думе и Кабинету? А ну, как попаду в воскресный репортаж, однако?», — но тут карета влетает в Кремль, стража берет на караул, с небес ударяют куранты, боярина влекут под локоток в родное служебное помещение, ослепляют фотовспышками и оглушают поздравлениями и посулами. И только рухнув в кресло, страстотерпец переводит дыхание. И сразу в кабинет из приемной
Как тут возникнуть привычке чиновного воздержания? Никак.
Новые русские из команды Петра надеялись, что их вождь начнет-таки вместе с ними править страной в шесть часов вечера — сразу после войны. Но война не кончалась, и Историк охладил желающих распределять госбюджет фундаментальной истиной: «Петр не был царем в смысле своих предков, это был герой-преобразователь, или, лучше сказать, основатель нового царства, новой империи».
Вот оно что! Оказывается, Император может не быть царем! Это — крупный научный вклад в нашу Теорию. В будущем нам это правило очень пригодится!
Итак, соратникам Петра не получалось добраться до казначейских лакомств, их от соблазна надежно оберегала старая московская гвардия, золотом вписанная в разрядные и думские книги. До сего времени я уклонялся от перечисления славных исторических фамилий, чтобы не отвлекать читателя от основного российского сюжета. К тому же я злорадно пробрасывал упоминания о многих уважаемых гражданах, чтобы не поощрять их снобизма, желания пролезть в историю без каких-либо существенных с моей точки зрения достоинств и причин. Но теперь что-то заставляет меня перечислить «список 1705 года». Вот этот московский бомонд, которым закончилось Старое, и началось Новое время:
11 думных бояр (видимо, безвылазно сидящих в столице): 2 Прозоровских, Черкасский, 2 Хованских, Юшков, 2 Салтыковых, Стрешнев, Голицын, Мусин-Пушкин. При них кравчий — еще один Салтыков — и окольничие: Волконский, Хотетовский, Толочанов, 2 Лихачевых, Львов, Глебов, Чоглоков.
«Бояре на службах»: Ромодановский, Урусов, 2 Шереметевых, Прозоровский, Головин. Кравчий «на службах» Нарышкин. Окольничие: Шаховской, Щербатов, Апраксин, Матвеев, Жировой-Засекин, Волконский, Щербатый, Львов.
Постельничие: Головкин и Татищев.
Думный дворянин и печатник Зотов.
Думные дьяки: Украинцев, Деревнин, Виниус.
Нашему современнику, например политехническому студенту, этот список должностей понятен, если только его расшифровать буквально. В сумрачной мгле беспредельного общежития легко домысливается способ управления Русью до и после 1705 года.
Вот 11 думных бояр думают. Думают они о том, кого из бояр служебных послать. Куда послать и на какую службу. Вся эта дума непрерывно подогревается действиями моего предка «кравчего» — разливальщика спиртных напитков. При этом совершается некое закономерное движение «окольничьих» около думского стола. Одни подходят долить, другие отходят с обратной целью. Во дворе грузятся кареты и телеги для отбывающих на смертный бой «служебных» бояр. Погрузкой боекомплекта распоряжается отдельный экспедитор — тоже кравчий. «Окольничие на службах» то и дело отрываются от сборов на войну со Швецией и подбегают к столу — ухватить чего-нибудь из закуски. Вот, небось, откуда происходит непонятный студенческому большинству термин «шведский стол»! Наконец, повестка дня исчерпана — до дна последней ендовы. Постельничие Головин и Татищев взбивают перины, «печатник» Никита Зотов шлепает Большую государеву печать на резолюцию, смахивающую на ресторанный счет, и зал заседаний пустеет. Самые стойкие из окольничьих выводят думных бояр под белы ручки в направлении перин. И только думные дьяки прибирают остатки «раздаточного материала», каждый по своей части: Украинцев — импортные продукты, Деревнин — дары родного сельского хозяйства, Виниус — сами понимаете.
И всё? Получается — всё! Ну, были еще, конечно, в правительстве какие-то секретари на побегушках, стряпчие при кормушках, подьячие при подушках. Но это не в счет. Настоящих, коренных кормильцев нам явно недоставало. Такое правительство сейчас еще смогло бы как-то править областью, краем, республичкой не из главных. И то, были бы у него очень низкие показатели. А управлять великой страной, при отсутствии нормальной связи? Нет, это невозможно.
Восполнить правительственный вакуум должна была нечеловеческая, болезненная энергия Императора. И он гонял своих алексашек по стране, решал сразу по нескольку проблем, горел неугасимым, истерическим огнем.
Должна была прийти в голову нашему вождю и естественная мысль о единственности управления. Никто не должен был оставаться независимым в своем начальствовании. А сбоку царя все время обреталась православная наша церковь. Патриарх Московский, как мы помним, был чем-то вроде Папы Римского, и мог при случае повысить голос. А этого — при обычном похмелье — ох, как не хотелось.
И вот в 1700 году очередной патриарх Адриан благополучно отправляется к своему небесному начальнику с докладом. Перед этим он долго болеет, запускает дела, казна церковная разворовывается, и проч.
Петр принимает историческое решение «повременить с избранием нового патриарха». Немедленно распускается зловредная контора — патриарший приказ — коллектор кляуз и доносов о ересях, грехах, антихристовых деяниях Петра и его сподвижников. «Блюстителем патриаршего престола» назначается чужак — ученый украинский монах Стефан Яворский. Разрушается вся система церковной бюрократии, церковь решительно отжимается от мирских дел. В монастырях и епархиях проводятся повальные ревизии, собираются и подшиваются чемоданы компромата на монахов и попов. Вводится строгая дисциплина в женских монастырях — монахиням запрещается шляться где попало, и ночевать вне святых стен.
От этих ужасов народ наш православный заголосил на Петра истошно. Вот обобщенные результатаы этого «голосования», приводимые по «пытошным» бюллетеням.
Первый голос режется у анонимного Крестьянина: «Как его бог на царство послал, так и светлых дней не видали, тягота на мир, рубли да полтины, да подводы, отдыху нашей братьи крестьянству нет».
Крестьянина поддерживает, как ни странно, Сын боярский: «Какой он государь? Нашу братью всех выволок в службу, а людей наших и крестьян побрал в даточные, нигде от него не уйдешь, все распропали на плотах, и сам он ходит на службу, нигде его не убьют; как бы убили, так бы и служба минулась и черни бы легче было».
Жены крестьянские и солдатские (читай — вдовы) подтягивают дружным хором: «Какой он царь? Он крестьян разорил с домами, мужей наших побрал в солдаты, а нас с детьми осиротил и заставил плакать век».
Пауза. Вступает Холоп, зовет к террору: «Если он станет долго жить, он и всех нас переведет, я удивляюсь тому, что его по ся мест не уходят: ездит рано и поздно по ночам малолюдством и один, : сколько ему по Москве скакать, быть ему без головы».
Видение «Всадника-без-головы» поражает и восхищает массовку, она начинает наперебой выкрикивать глупости.