Кривая империя. Книга 3
Шрифт:
Но народ, как ни странно, доволен. Уже 8 лет нет войны, налоги собирать не успевают, корабли строить перестали, торговля оживает помаленьку, людям дышится и работается легче. Издыхающая Империя, видите ли, не вызывает у ее легкомысленных граждан скорбного сочувствия.
Явным признаком имперского упадка во все времена является кадровая и организационная перетряска спецслужб. Нация, пробуждающаяся от имперского морока, спросонья обнаруживает, что ей не надобно столько серьезных мужчин, занимающихся жестокими непроизводительными играми. КГБ в очередной раз уничтожается. Обычно ненадолго. В тот раз садистский Преображенский приказ был распущен 4 апреля 1729 года, «в самый приличный день, в Страстную пятницу», — так тонко пошутил наш Историк. Ну, здесь наш симпатичный старикан перегнул
В сентябре 1729 года император выехал из Москвы в неизвестном направлении — на охоту с семейством Долгоруких и сворой в 620 таких же породистых собак. Вернулся почти через два месяца. На кого охотился царь, теперь уж не узнать, зато 19 ноября было оглашено, на кого удачно поохотились Долгорукие. Состоялось объявление, что Петр вступает в брак с 17-летней Катей Долгорукой. 14 и 17 лет — не такая уж страшная разница. При дворе Катю сразу стали называть государыней, родня потянула к ней длинные руки, один только выживший из ума глава рода фельдмаршал Долгорукий каркал, что из этого брака не выйдет ничего путного. Впрочем, ему хватило рассудка написать поучение царской невесте высоким поэтическим стилем. Но молодые поэзией не наполнились: император прохладно косился на Катю, а Катя вздыхала о возлюбленном — цесарском графе Миллезимо.
6 января 1730 года император присутствовал на водосвятии у Москва-реки, — в полковничьей форме занимал место в строю. Но на другой день было объявлено, что у него оспа.
Болезнь по всем признакам оказалась смертельной. Сразу 4 партии стали агитировать в пользу своих претендентов. Эти претенденты были: Катя Долгорукая, цесаревна Елизавета, «царица-бабка» Евдокия Лопухина и малолетний герцог Голштинский Петя — внук великого Императора.
Главными желающими считались Долгорукие. При жизни императора они уже поделили посты, заготовили свадебные подарки и тосты. Их жены уже нашили вечерних платьев, учили наизусть торжественные вирши, репетировали у зеркала гордые позы, и, надо же, такой срыв! Долгорукие решили пробивать царство для Кати. Сначала была мысль по-быстрому обвенчать ее с больным царем. Но Петр уже не мог ходить. Обсудили вариант воцарения царской невесты на правах обручения, — выходило слабо. Решили попытаться получить завещание императора в пользу Кати. Написали два текста — один без подписи, другой — с поддельной подписью «Петр», — на случай, если этот Петр не сможет поднять пера. Пришли к постели больного. И здесь, в сумраке палаты успели только услышать из уст умирающего зловещие слова: «Запрягайте сани, хочу ехать к сестре». Покойная Наташа звала брата из заоблачных высот, и Петр «уехал» во втором часу ночи с 18 на 19 января 1730 года.
Сенаторы, собравшиеся в ночь смерти Петра II, осмеяли липовые «завещания» Долгоруких и в конце концов склонились к мысли, что «род Петра Великого пресекся» и следует вернуться к ветви его старшего брата Ивана Алексеевича. Резоны были фальшивыми. Предложение Голицына пустить на престол дочь Ивана было ничем не справедливее предложений в пользу Елизаветы Петровны. И та и другая — «сосуды скудельные», и в том и в том роду мужчин не осталось. Медики сказали бы, что от скорбного Ивана и яблочко могло недалеко откатиться. Но медиков в ночной совет не позвали. Вообще-то, Голицын так горячо агитировал за Анну потому, что ему глубоко противен был брак Петра и Екатерины Скавронской, и детей ее он на нюх не переносил. Принимая решение в пользу Анны, сенаторы хотели еще и «укрепиться». Они написали «кондиции, чтоб не быть самодержавствию».
«Кондиций» этих было 8. Они фактически делали монархию конституционной и сильно ограниченной. Анна должна была:
«ни с кем войны не всчинать»;
«миру не заключать»;
«верных наших подданных никакими податьми не отягощать»; все кадровые перемещения оставить в исключительной компетенции Верховного совета; конфискаций без суда не проводить; вотчины и деревни не раздавать; в придворные чины никого не производить; государственный бюджет не транжирить.
В общем, Анна приглашалась на роль куклы, с обязательством «буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны российской».
Историк зарядил возмущенную тираду на несколько страниц о недопустимости такого парламентского безобразия, о страшном разорении, ожидающем Россию, о позоре и унижении великого государства. Пока он там кричит, давайте бросим кроткий взгляд на кандидатшу в императрицы.
Анна Иоанновна, дочь больного царя Ивана Алексеевича и племянница Петра I, была в те дни герцогиней Курляндской, сидела на троне этого зависимого от России прибалтийского княжества — в Митаве. Возле нее ошивался некий Эрнст Иван Бирон, сын придворного служителя, «человек добрый для смотрения и покупки лошадей и собак». Вдовствующая 37-летняя герцогиня Анна «любила тесное общение» с интересными людьми, поэтому, когда Меншиков изловил ее прежнего фаворита Бестужева, обвиненного в заговоре в пользу царевича Пети, Анна тут же выхватила из придворной толпы Бирона.
Митавский двор был раздут неимоверно. Даже в крупных германский королевствах не было такого номенклатурного набора обергофмейстерин, ландратов и прочих нахтшпигельтрегеров. Двор любил веселье, потехи, праздники. А что ему оставалось делать? Не войну же объявлять.
Предложение воссесть на всероссийский престол было воспринято гоп-компанией, как сказочное продолжение хмельных мечтаний, как воплощение рождественской сказки. Не остывая от танцев, свалили в дорожные сани немногие личные вещи и шумной толпой да с бубенчиками рванули на Москву. Благо была зима, мороз и солнце, день чудесный. Конечно, вперед слали гонцов, что согласны на любые кондиции и диспозиции, только б Шапку поносить.
Правители Верховного тайного совета — общим числом 8 человек — в этот момент могли реально ухватить власть. Против большой восьмерки возмутилось только 500 второстепенных сановников, и все они были пересчитаны, известны и безвольны. Но великолепная восьмерка сама не удержала Фортуну за подол.
Сначала прозевали указать попам на новый статус императрицы, и по всем церквям на приезд Анны заголосили многие лета «самодержице» всея Руси. Потом замешкались с похоронами, и Анна из-под Москвы отдала приказание хоронить Петра без нее 11 февраля. Нужно было всем ехать навстречу Анне, сразу объяснять ей ситуацию, брать в ежовые рукавицы курляндскую компанию. А наши парламентарии застряли у гроба и занялись пустопорожними разборками с несостоявшейся царицей Катей и потерявшими чувство реальности Долгорукими.
Катя хотела на панихиде сидеть прямо у гроба, в императорском трауре, и чтобы к ней первой все подходили с соболезнованиями. Все прочие светские горячо возмущались такой наглостью. Тогда Катя уперлась и сказала, что на вторых ролях хоронить не будет. Эх, дура! На похоронах главная роль — самая незавидная! Процессия двинулась без Кати.
К скандалу добавилась величественная женская драма. При дворе была еще одна невеста. Шереметевы при жизни Петра торопились породниться с перспективными Долгорукими и просватали свою княжну Наталью Борисовну за фаворита Ивана Алексеевича. Теперь девица мучилась дилеммой — честь и Сибирь или бесчестие и Питер. Наталья описывала свои страдания в дневнике, изданном впоследствии в назидание благородным девицам. Она точно знала, что бывшие фавориты неуклонно следуют в Сибирь. Ей настойчиво предлагали отказаться от свадьбы, пока не поздно. Но честь возобладала, и Наталья Борисовна пошла под венец, а потом уж стала укладывать дорожные баулы. Ее пример другим наука, а то откуда бы потом жены декабристов черпали вдохновение?
Петра похоронили в Архангельском соборе, выкинув оттуда два гроба каких-то «сибирских царевичей». Пока чиновные недоумки занимались гробокопательством, гвардия рассудила по-своему. Во Всесвятское к новой императрице промаршировал Преображенский полк, Анна сразу его построила, приняла чин полковницы и капитана кавалергардов, сама поднесла всем офицерам по чарке водки, чокнулась с каждым, выпила, крякнула, занюхала мундирным сукном, ухнула хрусталем в пол.
— Вот таких императриц нам нужно поболе, — поняли гвардейцы, — по одной в каждый полк!