Кризисное обществоведение. Часть 2
Шрифт:
Одни, впав в рыночный энтузиазм и уверовав в демократические ценности Б.Н. Ельцина и Г.Х. Попова, с возмущением слушали проклятья в адрес приватизации или ликвидации СССР. У них не укладывалось в голове, что кто-то из честных граждан мог отвергать такие благородные действия. Их оппоненты, в свою очередь, тоже не верили, что они искренне могут радоваться ликвидации СССР и колхозов или бесплатного здравоохранения. «Как ты можешь восхищаться Столыпиным?», — пытались они вразумить друга-демократа. При этом речь шла о людях совершенно одинакового социального статуса с почти неразличимым личным опытом. Никаких классовых противоречий! Не могло бытие определить сознание, вызвать его расхождение на диаметрально противоположные позиции! Требовалось изучить этот непонятный феномен методами
Какие-то спонтанные попытки были после драматических событий 3-4 октября 1993 года. Были случаи, когда близкие друзья оказывались буквально на разных сторонах баррикады и потом наблюдали залпы танковых орудий по Дому Советов и узнавали о гибели своего любимого и уважаемого коллеги. И через пару дней они встречались в узком кругу и вспоминали шаг за шагом свою почти совместную жизнь — школу, родной факультет, целину и трудные походы, где согревали друг друга в палатке, лабораторию и счастье общего научного порыва 1960-х годов. Вспоминали, чтобы установить, в какой точке и почему стали расходиться пути их духовного восприятия жизни — так, что к 1993 году разошлись на 180°. Что произошло в этой точке, почему это поразило одного и никак не подействовало на другого? Что потом подталкивало к такому повороту и толкнуло пойти 3 октября к зданию Моссовета по призыву Гайдара, который даже обещал «раздать автоматы»? Вспоминали тяжело и честно — хотели знать. Были подавлены тем, что не вспомнили никакого голоса свыше, никакого озарения типа того, которое сбросило с коня Савла и превратило гонителя христиан в апостола Павла. Не было ничего такого, чего бы все мы не знали. Это угнетало и подавляло — как сложно распутать клубок причинно-следственных связей, который наматывался буквально у всех на глазах.
Те беседы не привели к позитивному результату, но позволили хотя бы смутно сформулировать проблему и начать о ней упорядоченно думать. Они запомнились и, как сейчас видится, подтолкнули, среди множества других подобных эпизодов, к постановке задачи — создать кризисное обществоведение. Поставить задачу и собраться на ее выполнение — разные вещи. Для реализации этой задачи мы созрели после 1999 года, когда закончился период «бури и натиска» и стало можно хоть наполовину углубиться в работу, содержащую элементы научного метода.
К середине 1990-х годов стало ясно, что требуются методологические разработки для описания, а потом анализа взаимовлияния идеалов и интересов людей и групп в кризисном обществе. То, что мы наблюдали, не укладывалось в привычные схемы ни исторического материализма, ни либеральных теорий. Возникли странные конфигурации.
И российских обществоведов, и американских советологов мучил вопрос: почему же рухнул брежневский социализм? Ведь не было ни репрессий, ни голода, ни жутких несправедливостей. Как говорится, «жизнь улучшалась» — въезжали в новые квартиры, имели телевизор, ездили отдыхать на юг, мечтали о машине, а то и имели ее. Почему же люди поверили Горбачеву и бросились ломать свой дом? Почему молодой инженер, бросив свое КБ, со счастливыми глазами продавал у метро сигареты? Почему люди без сожаления отказались от системы бесплатного обеспечения жильем — ведь многих ждала бездомность? Это явление требовалось понять. После выборов лета 1996 года Н.И. Рыжков сказал: «Мы не двинемся дальше, пока не поймем, почему безработные ивановские ткачихи проголосовали за Ельцина». Золотые слова. Но сказал — и замолчал. Ни профессора из КПРФ, ни РУСО (Ассоциация «Российские ученые социалистической ориентации») выяснять этот вопрос не стали, а вернулись к формулам классового подхода. А на деле общество за тридцать лет стало иным, оно расщепилось не по классовым признакам, а по культурным, точнее, мировоззренческим. Этих сдвигов не то чтобы не замечали, им не придавали значения. Но разве положение с исследований этих структурных сдвигов изменилось?
Новым важным измерением в этой структурной трансформации стала смена поколений. Подростки и молодежь 70-80-х годов XX века были поколением, не знавшим ни войны, ни массовых социальных бедствий, а государство говорило с ними на языке «общинного крестьянского коммунизма», которого они не понимали, а потом стали над ним посмеиваться. Возник конфликт поколений, в 1980-е годы переросший в «холодную войну». Опереться на общее знание, чтобы вести диалог, не могли. Неявное знание стариков не было переведено на язык новых поколений, а формальное знание общественной науки, даваемое через образование и СМИ, было неадекватно реальности и главных вещей не объясняло.
Положение осложнялось тем, что советское общество находилось под сильным давлением манипуляции сознанием со стороны противника в «холодной войне». За время после I Мировой войны общественная наука США вела интенсивные исследования и разработки методов воздействия на массовое сознание. На основе этих разработок сложились новые технологии информационно-психологической войны. Советское общество и государство не были готовы к противодействию этим технологиям. Не готовы и постсоветские общества и государства — не хватает научной базы. Да и не только постсоветские, мы видим, как беззащитны перед этими боевыми средствами, например, арабские страны. Модернизация обществоведения — императив для всех незападных культур.
Изучение нашего кризиса изнутри — занятие трудное. Наше общество больно почти в буквальном смысле слова. Подходить к нему даже доброжелательному наблюдателю надо осторожно, ведь навредить можно и словом. Опираясь на материал первой части курса, можно сказать, что общество нынешней России можно определить как традиционное общество, лишившееся своих устоев и неспособное атомизироваться, чтобы породить внутри себя структуры общества гражданского. Это как монархия, лишившаяся благодати при том, что народ неспособен ее свергнуть. Государство наше тоже переживает трудные времена — оно утратило контроль за многими процессами, сильно ослаблено коррупцией, но утешает себя иллюзией власти и высоких рейтингов. Хорошо еще, что в госаппарате есть сердечник — группа людей, мыслящих прагматически и следующих здравому смыслу. Они «подмораживают» кризис, не давая ему выплеснуться за красную черту, но не могут предложить проект, способный «собрать» дееспособное ядро общества.
В условиях общего кризиса индустриальной цивилизации долго существовать такому больному обществу и государству не дадут. Его ресурсы будут растаскивать «друзья и партнеры». Недаром в идеологию глобализации встроены такие идеи, как «война цивилизаций», «неудавшиеся государства» и «страна-изгой». В разных формах они готовят мировое общественное мнение к ликвидации системы международного права и к захвату ресурсов «неудавшихся государств» мировым сообществом (т. е. «развитыми демократическими странами»).
Эти противники России в «холодной войне цивилизаций» имеют хорошее прикладное обществоведение, изучающее все слабые точки незападных культур и государств, и непрерывно совершенствуют оружие информационно-психологических войн. Даже сильные по традиционным меркам армии легко разлагаются, а элиты и генералитет подкупаются. Разработан широкий спектр способов создания в обществе противника хаоса — и в сфере сознания, и в хозяйстве, и в системе управления. Быстро создаются в лагере противника необычные (если надо, коротко живущие) общности — от политизированных футбольных фанатов до террористов. Нынешняя Россия против всех этих средств тоже укреплена весьма слабо.
Не готово наше обществоведение и к тому, что в последние десятилетия западные технологии информационно-психологического воздействия переориентированы с социальных отношений на этнические. Мобилизуется не социальное недовольство, протест или бунт, а политизированная этничность (в широком смысле слова). Разработчики и исполнители подрывных операций обращаются не к рациональному сознанию и расчету, а к чувству и подсознанию. Идеологическая подготовка войны в Ираке или Ливии, предварительной дестабилизации Сирии практически не использует риторику социальной несправедливости, и все многолетние усилия режимов этих стран по развитию экономики и преодолению бедности нисколько не мешают подорвать легитимность этих режимов.