Кризисное обществоведение. Часть первая. Курс лекций
Шрифт:
Нас всех подстерегает эта опасность. Мы склонны забывать, что понятие — это инструмент, отсекающий от реального явления множество черт. Запас знания (в том числе неявного) позволяет быстро «разворачивать» в уме богатое содержание явления, но очень часто этого не делают — впадают в гипостазирование.
Рассмотрим эту слабость на содержательных примерах.
В начале реформы в слово-заклинание превратилось такое туманное понятие, как «рынок». Одни видят в нем доброго ангела, а другие — почти всесильное исчадие ада. А попробуй спроси, что каждый под этим понимает — ничего определенного не скажут. Но готовы воевать ради этого призрака или против него. Дж. Гэлбрейт, один из виднейших современных экономистов, сказал о планах российских реформаторов перейти к рынку: «Говорящие — а многие говорят об этом бойко и даже не задумываясь — о возвращении к свободному рынку времен Смита не правы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить».
Психическое отклонение клинического характера — вот как воспринимался замысел реформы в России видными западными специалистами, не имеющими причин молчать! Сложное явление, положенное в основу хозяйства западной цивилизации, представили пустым, бессмысленным штампом!
При выработке доктрины реформ ведущие экономисты и социологи игнорировали одну из главных проблем, поставленных еще Адамом Смитом, — угрозы, которые несет с собой рынок. С самых первых шагов становления современного капитализма была выдвинута задача не допустить «перетекания рыночной экономики в рыночное общество». А в России, наоборот, сразу занялись организацией такого «перетекания». Какой провал в мышлении!
Западные философы, начиная с Гоббса, были озабочены тем, чтобы государство-Левиафан ограничило свободу рынка и корыстолюбие торговцев, угрожающее разрушить общество; а в России поднимали наверх теневиков и воров, чтобы они сломали государственные механизмы. Один из зачинателей институциональной политической экономии Ален Кайе пишет: «Если бы не было Государства-Провидения, относительный социальный мир был бы сметен рыночной логикой абсолютно и незамедлительно». А российские академики были ослеплены утопическим образом рынка-спасителя. Гипостазирование, господа!
Г.Х. Попов запустил в обиход, как нечто сущее, туманный термин — «административно-командная система». Если вдуматься, смысла никакого, но словечко было подхвачено, даже получило аббревиатуру — АКС. И стали его употреблять, как будто оно что-то объясняет. Как будто это нечто уникальное, созданное в СССР.
На деле любая общественная система имеет свой административно-командный «срез», и иначе просто быть не может. И армия, и церковь, и хор имени Свешникова — все имеют свою административно-командную ипостась, наряду с другими. Антисоветские идеологи, глубокомысленно вещавшие: АКС, АКС… — намекали, что в «цивилизованных» странах, конечно, никакой АКС быть не может, там действуют только экономические рычаги. Но ведь это попросту глупо: любой банк, любая корпорация, не говоря уж о государственных ведомствах, действуют внутри себя как иерархически построенная «административно-командная система», причем с контролем несравненно более жестким, чем это было в СССР. АКС — плод самого примитивного, даже позорного гипостазирования.
Слова «административная система» приобрели такую магическую силу, что достаточно было прилепить этот ярлык к какой-то стороне реальности, и о ней можно было говорить самые нелепые вещи. Вот, Н.П. Шмелев утверждал в 1989 году: «Фундаментальный принцип всей нашей административной системы — распределять! Эту систему мы должны решительно сломать». Назвать распределение, одну из множества функций административных систем, принципом и даже фундаментальным, — глупость.
Но даже если так преувеличивается значение функции распределения, почему же эту систему надо сломать, причем решительно? Разве в обществе нет необходимости распределять? И ломать надо любую систему распределения или только «нашу»? Надо ли сломать госбюджет и финансирование Института Европы РАН, где Н.П. Шмелев служит директором? В настоящий момент плевки в сторону «администрации» прекратились, все просят им чего-нибудь «распределить». Административная система стала бесконтрольной — вплоть до самодурства — и ничего.
Ключевое слово перестройки — «дефицит». Оно означает нехватку. И, в то же время, обществоведы уверяли, что в брежневский период «мы задыхались от дефицита», а реформа устранила дефицит и наступило изобилие. Но пусть бы интеллектуал объяснил сам себе, как может образоваться изобилие при спаде производства. Много производили молока — был дефицит; снизили производство вдвое — наступило изобилие. Это же выпадение из рациональности!
Вот что означает понятие дефицит в его жестком значении: в 1985 году в РСФСР в среднем на душу населения было потреблено 23,2 кг рыбы и рыбопродуктов, а в 1997 году в Российской Федерации — 9,3 кг. Возник дефицит рыбы на обеденных столах граждан как продукта питания — при ее изобилии на прилавках как знак ложного изобилия. Люди, которые приветствуют такое положение, впадают в глубокое гипостазирование.
О том, что население получило через три года проведения реформы, хотя бы в питании, свидетельствует «Государственный доклад о состоянии здоровья населения Российской Федерации в 1992 году»: «Существенное ухудшение качества питания в 1992 году произошло в основном за счет снижения потребления продуктов животного происхождения. Отмечается вынужденная ломка сложившегося в прежние годы рациона питания (выделено мною — С. К-М.), уменьшается потребление белковых продуктов и ценных углеводов, что неизбежно сказывается на здоровье населения России и в первую очередь беременных, кормящих матерей и детей. В 1992 году более половины обследованных женщин потребляли белка менее 0,75 г на кг массы тела — ниже безопасного уровня потребления для взрослого населения, принятого ВОЗ».
Это — официальное признание в том, что реформа сломала сложившийся при советском укладе благополучный рацион питания и что возник, как сказано в госдокладе, «всеобщий дефицит» питания, ранее немыслимый.
Профессор из Петербурга С.А. Дятлов пишет в 1997 году: «Долги по невыплаченной зарплате и пенсиям в два с лишним раза превышают товарные запасы. Оборотные фонды предприятий на 80-90% обеспечиваются кредитами коммерческих банков. Можно говорить о том, что экономика России в ее нынешнем виде — это не только долговая экономика, но и экономика хронического дефицита, скрытого высоким уровнем цен и искусственным сжатием платежеспособного спроса».
Этот профессор не впадал в гипостазирование. А вот академик Т.И. Заславская впала. В конце 1995 года на международном форуме «Россия в поисках будущего» она делала главный, программный доклад. Она говорила о дефиците, якобы преодоленном благодаря повышению цен: «Это — крупное социальное достижение… Но за насыщение потребительского рынка людям пришлось заплатить обесцениванием сбережений и резким падением реальных доходов. Сейчас средний доход российской семьи в три раза ниже уровня, позволяющего, согласно общественному мнению, жить нормально».
Такова логика ведущего социолога России! Люди погрузились в бедность, они не могут покупать прежний набор продуктов, что и стало «преодолением дефицита», — и это называют «крупным социальным достижением»!
А вспомним, с какой страстью реформаторы уповали, как на манну небесную, на инвестиции в нашу экономику. Слова «инвестиции» и «инвестор» были наполнены магическим, спасительным смыслом. Надежды на инвестиции культивировались даже в отношении тех сфер, куда их не было никакой надежды заманить.