Кролик и другие новые истории
Шрифт:
– Так утро вроде еще, – начал сопротивляться Соколов.
– Че как девочка-то?
Тяжелая рука Галямова легла на ему плечо и повела в непонятном направлении, прочь от пропахшей аммиаком арки.
***
Через полчаса в желудке у Соколова болталось и журчало, перевариваясь и перемешиваясь полшаурмы, сто грамм водки и чувство тошноты. Стол был липким, как старая карамель, и пахло вокруг тошнотворно сладко, Соколов не хотел испачкать пальто и держал руки под столом.
– Ты кем работаешь? – спросил Галямов впиваясь крупными желтыми зубами в шаурму. Из шаурмы по пальцам Галямова обильно тек белесый жирный сок и капал на грязный стол. В «харчевне», как назвал
– Да тут, в банке, – ответил с досадой Соколов. День насмарку, подумал он. Зачем-то он достал свою визитку и положил на стол рядом с каплями шаурмы.
– О-о-м-мм, – уважительно промычал Галямов. – Звякну, может. По делу, если че. – А прожевав солидный кусок, добавил, – Возьми по пивасу, так чисто, запить. А я начислю пока по писят еще.
– А ты? Где работаешь? – спросил Соколов, вернувшись с двумя теплыми бутылками пива к столику. Его визитка со стола исчезла. Надо полагать, в галямовском кармане.
– Так, – Галямов сыто бросил на стол комок использованных салфеток. – Ну, че, вспоминаешь армейку, Дохлый?
– Такое забудешь, – немного напрягшись, ответил Соколов.
– Да уж. Летали вы подо мной, черти! Как!.. – Галямов не смог подобрать нужное слово и сильно треснул кулаком Соколова по плечу. – Ох, че творили, а? Я вот щас своему говорю, подрастешь, я тебе такой курс, сука, молодого бойца устрою, мама не горюй. Че теплое-то взял? Метнулся, поменял, боец!
Соколов растерялся. Галямов с хохотком хлебнул пива из бутылки.
– Помнят руки-то. Не ссы, Дохлый. Ваще-та я рад тебя видеть.
Галямов протянул бутылку, Соколов, как ему показалось, слишком поспешно, подставил свою. Бутылки гулко бахнулись бортами.
Хлебнули.
– Ты, наверное, меня взъебать хотел? Я б сам такой шанс на гражданке не упустил. А, Дохлый? – вдруг спросил Галямов.
– Хотел, – честно ответил Соколов.
– Можешь попробовать, – улыбнулся Галямов. Соколов промолчал.
– Н-да, все хотели Галямыча уработать, но никто не мог. Дрочились там, под одеялами, – Галямов опять мерзко хохотнул. – Ты знаешь, что? Я перед армейкой в секцию ходил. Каратэ-шмаротэ. Спорта никакого, конечно, сами себе пояса раздадут, и готовятся ларечников прессовать, но вот матчасть давали, будь здоров. И ваще, дисциплина. Если какой косяк – сто отжиманий. Упал – отжался. Ты знаешь, как я кулак натренировал? Газету берешь, макулатура там всякая стояла в коридоре у бабки. Вот такую стопку. И на стену вешаешь. На гвоздь. Да ты погляди, – Галямов раскорячил пальцы, показывая толщину стопки газет. Соколова совсем затошнило. – Потолще такую, котлету бумажную, и колотишь по ней. Не кулаком, а вот. Ты смотри сюда. Полгода колотил. Руки сначала в кровищу, в хламину, а потом – во! Смотри, говорю, во мозоль, вишь?!
Галямов сунул Соколову под нос и так близко знакомый ему кулачище. Кулак был небольшой, но сбитый, белеющий мозолью, но Галямов сжимал его как-то странно – отчего тот казался треугольным, с выпирающей костяшкой среднего пальца, и каким-то совсем неправильным.
– Не суй, ты мне им ребро сломал, – сказал на волне накатившей снова смелости Соколов.
– Н-да? Ну так. Я тебя жизни учил, братан. И где твоя благодарность? – Галямов поболтал пустой пивной бутылкой. – Я, короче, так натренировался, что, когда этим кулаком чуваку одному в висок, ну, по пьяни, он сам, ваще-то, рыпнулся, так он в реанимацию попал. Если б я в армию не ушел, Дохлый, я, может, в тюрьму попал бы. Ща бы такие дела, может, делал. А может, и нет.
Галямов казался сильно пьяным. Но вместе с тем каким-то мощным, складным, уверенным, как матрос на палубе во время шторма. Соколов в кино таких видел.
Да ну его на черту, подумал Соколов. Пора было сваливать. Убить Галямова? Ага, убей такого. Зря только визитку дал.
– Ладно, Галямыч, – сказал Соколов, – хорошо посидели, я пошел.
– Стоять, боец, – Галямов поймал Соколова за рукав. – Ты че эта армейского товарища бросаешь в беде? Спецназ своих не бросает.
– Стройбат своих не бросает, – ответил Соколов, не предпринимая попыток высвободиться.
– Правильно, стройбат своих не бросает, а закапывает. Давай, Дохлый, еще по пивку. Хорошо же?
Пропал день, с тоской и обреченностью подумал Соколов.
***
Через два часа Соколов, подпирая голову руками, иначе он ее удержать не мог и рисковал рухнуть лицом в стол, слушал очередной рассказ Галямова об армейском бытие. Перед ними расползалась по столу гирлянда разномастной, преимущественно пустой стеклотары. Соколову постоянно звонила жена на мобильный. Он эти звонки сбрасывал, с тошнотворной сладостью предвкушая будущий скандал. Скажу, армейского друга встретил.
– …А помнишь, я вас салаг построил в первый день и спрашиваю так, «Художники есть?», и вы все такие, «Да, товарищ младший сержант, так точно, товарищ младший сержант». А, думаю, халявщики, раскатали губу, типа, думают, на стенгазете отсижусь. Самую тяжелую работу вам, гнидам. Копать, сука. Туда-сюда. А на следующий день снова спрашиваю – умные, те уже молчат, только несколько дебилов отвечает: «Да, товарищ младший сержант». Во, думаю, не сдаются, вроде думают, то проверка была, а сейчас, типа, по справедливости, выдам им краски и ватман на боевой листок. Честные такие, знаешь. Или хитровыебанные. Хер вас разберешь. А я им – стену красить. Так ее только вчера красили, говорят. А ты еще раз крась, ты ж художник, сука, и без потеков чтоб. А потом перекрашивай. И так всю неделю, пока художников совсем не осталось. Один пожаловался на меня, очкозавр, так я его к дагам в роту. И усе.
– Ты че, сука, смотришь? – вдруг куда-то в сторону рыкнул без перехода Галямов. – Че, мля, памятник увидел?..
***
Галямов не забыл и позвонил уже через два дня. Отказать во встрече Соколов малодушно не смог, хотя один только вид Галямова вызывал у него чувство физиологического омерзения и тупого страха. Я коплю злость, оправдывал он себя.
Галямов зашел за Соколовым на работу. Тут-то и расставить бы все по своим местам – Галямов заметно потерялся на фоне современного офиса, всех этих высоких каблуков и юбок до колен, туманного пара над свежезаваренным кофе, пухлых бумажных пачек с надежными графиками и таблицами. Вылезла его неухоженность, переходящая в откровенную помятость, а то, что Соколов принимал за витальность, сменилось одутловатостью и усталостью. Только взгляд не давал расслабиться – колючий, злой, из ночных кошмаров.
– Сука, хорошо устроился, – процедил Галямов, со вкусом ощупывая глазами обнаженные голени помощницы Соколова. Помощница слова Галямова услышала и посмотрела на Соколова каким-то новым взглядом, в котором читалось разом сомнение, ужас и брезгливость напополам с интересом. Приход Галямова, который панибратски форсировал расстояние между ними, подсветил Соколова для его сотрудников с какой-то новой, неожиданной стороны. Как будто Соколов устроил на корпоративе пьяный стриптиз или избил кого-то ногами. Новый статус. Как с этим новым статусом теперь жить, Соколов сразу не решил, но отметочку себе сделал.