Кролик успокоился

Апдайк Джон

Американцы выиграли бой, но от жестоких повреждений славный корабль на следующий день затонул, и тогда капитан Джонс на плененном и потерявшем мачту фрегате «Серапис» пошел в Голландию и тем изрядно подлил масла в огонь британского недовольства. Столько ярости и отваги, а Кролику кажется, что все это впустую. Род человеческий сейчас представляется ему в виде гигантской аляповато-пестрой процессии, где все теснятся, толкаются, огрызаются, а сам он с трудом ковыляет в хвосте и чувствует, что безнадежно отстает. Он откладывает книгу на ночной столик и выключает лампу. Полоска света под дверью доносит отдаленные выстрелы и выкрики, производимые какой-то телепередачей, любой вообще телепередачей. Он проваливается в сон с небывалой быстротой и легкостью, едва успев опустить лицо в подушку. И руки, которым он вечно не находит места, вдруг сами уютно подвертываются, будто складки одеяла. Среди прочих ему

снится сон, что он подходит к какой-то двери с закругленным верхом и толкает ее. Точно такая стеклянная дверь, как в «Макдоналдсе» (только не та, через которую видна голова-гамбургер). Во сне он знает, что там за дверью кто-то есть, кто-то, кого он до жути боится, кто-то голодный, притаившийся, — и все же он толкает дверь, давит на нее, и ужас нарастает, и он просыпается в страхе, с переполненным мочевым пузырем. Он теперь каждую ночь встает. Его простата, его мочевой пузырь постепенно теряют эластичность, как ластик из золотарника. Напрасно он выпил стакан пива, пока сидел с Джуди перед телевизором. Не пошел у него этот «Шлиц»! Снова заснуть не так-то просто — только он начинает забываться и в мозг лезет всякая сонная дребедень, как Дженис от самозабвенного сопения переходит к заливистому храпу. Светлая полоска под дверью исчезла, но рассеянный лавандовый сумрак, в котором находят добычу совы и другие ночные хищники, выхватывает из тьмы большие плоскости и крупные предметы обстановки в спальне. Квадратный комод с глянцевым прямоугольником фотографии Нельсона — выпускника средней школы; пухлое светлое кресло с перекинутыми через спинку льняными брюками Гарри — складки легли так, что в темноте оно похоже на череп с пустыми глазницами, да еще растянутый, как жевательная резинка. Сквознячок с балкона, пробравшись под складками задернутой занавески, холодит ему лицо. Если хочешь побыстрей снова заснуть, можно попробовать лечь на спину и попытаться вспомнить прерванный сон. Но на спине почему-то не лежится — словно огромная чешуйчатая лапа гигантского попугая хватает его и снова разворачивает лицом вниз. Ему кажется, что буквально в следующую секунду он слышит завывания косилок на поле для гольфа и галдеж потревоженных чаек.

Вестибюль «Омни Бэйвью», куда попадаешь, пройдя под широкими бордовыми маркизами и миновав раздвижные двери из дымчатого, как окна в лимузине, стекла, производит ошеломляющее впечатление грандиозным объемом пространства и света, свисающей с потолка роскошной призматической люстрой, плеском фонтана и высоченной задней стеной сплошь из стекла, через которую — это выглядит как картина в раме — открывается вид на Делеонскую бухту: полоса пляжа на переднем плане, а дальше море, словно искрящийся сине-зеленый занавес, свисающий с линии горизонта и растянутый между двумя колышками суши — двумя островами, которые принадлежат каким-то богатеям.

— Вот это да! — восхищенно ахает Джуди под боком у Гарри.

Пру и Рой, вошедшие за ними следом, хранят молчание, но шарканье их пляжных сандалий замедляется и звучит глуше. Им всем кажется, будто они не имеют ни малейшего права здесь находиться. У женщины за черной мраморной стойкой регистрации какой-то экзотический цвет кожи — смесь негритянских, индейских или, может быть, восточных оттенков, безупречно обтянутые нос и скулы, веки подкрашены зелеными с металлическим отливом тенями, мочки ушей прикрыты ребристыми золотыми ракушками.

Гарри до того придавлен всем этим великолепием, что по ошибке называет не тот пароль.

— Зильберштейн, — говорит он.

Поморгав недоуменно металлическими веками, женщина снисходительно поправляет его:

— Вы, должно быть, имеете в виду мистера Сильверса. Это администратор пляжа, сегодня утром его смена. — И с милостивой небрежностью, не выпуская из пальцев изящного золотого пера, она взмахом унизанной кольцами руки — жест балийской танцовщицы — направляет их куда-то в другой конец вестибюля. Пересекая черный мраморный пол, отделанный полосками латуни, которые сияют, словно солнечные лучи, отражая блеск напоминающих орган алюминиевых трубок фонтана, Гарри ведет свой небольшой выводок в просторное кондиционированное помещение с высоченным потолком, откуда свисают прямоугольные, с золотым отливом, металлические пластинки — вроде как блестящие кусочки фольги, какие фермеры развешивают, чтобы отпугивать птиц. Над уводящими вниз ступенями висит указатель: В БАССЕЙН И НА ПЛЯЖ — шрифт четкий, строгий, как на фасаде почтамта. Немного заплутав в молочно-зеленых коридорах нижнего этажа, где полы набраны из кусочков мрамора, уложенных в цемент, и оказавшись перед дверью с табличкой СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД, Гарри и его спутники наконец обнаруживают сына Эда Зильберштейна, Грега, в помещении с циновками на полу и стеклянными стенами со всех сторон, откуда постояльцы попадают в гостиничный бассейн — точнее, бассейны: Гарри видит, что их тут три и подогнаны они друг к другу, как в успешно выполненном тесте для

смекалистых, — один «лягушатник» для начинающих, другой глубокий — можно нырять, третий, с дорожками, самый длинный. Грег кучерявый, черный, как араб, он ведь целыми днями торчит на пляже. Он стоит перед ними в узких, черных, по европейской моде, плавках из эластика и в тренировочной фуфайке с капюшоном и с пятигранной эмблемой «Омни» на груди, и сразу заметно, что ростом он ниже отца и фамильный острый бухгалтерский подбородок у него смягчен за счет материнской крови и специфики работы по обслуживанию отдыхающих. Он улыбается, обнажая зубы, такие же белые, как у Эда, только скругленные: у Эда зубы ровные, квадратные, точно вставные, хотя это вряд ли, Гарри ни разу не видел, чтоб они съехали с места. Голос Грега звучит неожиданно молодо для его лет, а между тем в кучерявой голове мелькают седые кольца и от улыбки на загорелом, обветренном лице набегают морщины. Несолидно в его годы скакать козлом по пляжу.

— Отец предупредил меня, что вы придете. А вы, значит, миссис Энгстром? — Он имеет в виду Пру, которая пошла вместо Дженис, поскольку та до того уходилась накануне, что предпочла остаться дома — разобраться кое с какими делами, сходить на аэробику и на занятия по бриджу и немного побыть с Нельсоном, ведь он уже скоро уедет домой. Поначалу Гарри не может очухаться, как сын Эда мог сморозить такую нелепицу, но, поразмыслив, понимает, что тому, наверно, что ни день приходится иметь дело с пожилыми господами, выступающими в паре с молоденькими женщинами. Да и Пру-то сама уже не первой молодости. Тоже рослая, белокожая, как и он, и правда — чем не пара?

— Ты мне льстишь, Грег, — говорит Гарри достаточно невозмутимо, если учесть его смятение, — это моя невестка, Тереза. — Даже в том, что у нее два имени, — Тереза и Пру — одно, так сказать, для внутреннего употребления, другое для внешнего, они с Гарри похожи. — А это мои внуки, Джуди и Рой.

— А, так вот кто у нас морячка! — говорит Грег девочке.

Здесь, рядом с бассейнами, ее поднятые на Грега глаза до краев залиты отраженной в воде небесной синевой, которая вытеснила их природный зеленый цвет, а зрачки превратила в крошечные точечки, вроде карандашного острия.

— Ага.

Продолжая в таком же духе неспешно, раскованно двигаться и говорить, сын Эда ведет их назад по зеленоватым мраморным коридорам и у какой-то стойки берет на всех ключи от шкафчиков в раздевалке — ключи выдает молодой негр с прической пирожком, как они теперь любят, отвратительная манера, все бока выбриты, сверху нашлепка, — а потом провожает их до дверей раздевалки и объясняет, как оттуда попасть прямо на пляж, где он их встретит и поможет взять напрокат «Солнцеловы».

— Сколько я вам должен за все на круг? — спрашивает Гарри, в душе надеясь, что скорее всего нисколько, — ему кажется, Эд устроил это для него в качестве своеобразной компенсации за ту двадцатку, что он проиграл ему в среду в гольф.

Но Грег становится на какую-то неуловимую толику официальнее и четко отвечает:

— Лодки выдаются только проживающим в гостинице, и плата потом включается в общий счет, но, думаю, что-то около ста двадцати долларов за четверых будет в самый раз — раздевалка, пляж и два «Солнцелова» по часу каждый.

— Не надо два, не надо! — включается в разговор Пру. — Я боюсь.

Смерив ее взглядом, он говорит уже чуточку иначе, чем раньше, с легким фамильярным нажимом и внушительностью в голосе, которые отличают ребят, по роду работы привыкших иметь дело с женщинами.

— Бояться тут совершенно нечего, Тереза. Эти лодки не тонут в принципе, и без спасательных жилетов вас никто не выпустит. В самом крайнем случае, если вы не справились и потеряли управление, просто спустите парус и мы в два счета приедем выручить вас на моторке.

— Спасибо большое, но меня увольте, — говорит она, на взгляд Гарри, немного задиристо, но, в конце концов, они ведь с парнем примерно одного возраста. Поколение бума рождаемости [67] . Рок-н-ролл, марихуана, телесериал про десятилетнего мальчишку Бивера, спорт и культ здорового тела. То ли еще будет, когда выяснится, что оба они из Огайо!

67

В первое десятилетие после Второй мировой войны в США наблюдалось резкое повышение («бум») рождаемости.

Грег Сильверс поворачивается к нему и уточняет:

— Ну, раз так, сойдемся на девяноста.

Сумма такая, что вроде бы надо округлить до ста и оставить десятку чаевых, но Гарри боится обидеть парня, все-таки он здесь на правах друга семьи, поэтому он выжидает, пока Грег возьмет сдачу у своего молодого коллеги с пирожком на голове. Оставшись один на один с Роем в раздевалке, он говорит внуку:

— Ну и ну, Рой, вытряхнули твоего дедулю вчистую, можно сказать, без гроша в кармане оставили!