Кролик вернулся
Шрифт:
Ставрос пытается побыстрее уладить дельце.
— Совратил? Это слишком сильно сказано. Пошел ей навстречу — я бы так выразился. — Видя, что его попытка обратить все в шутку не сработала, Ставрос поворачивается к Гарри: — Можем мы минутку поговорить? Может, зайдем выпить на уголок. Извините, что помешал вам, мистер Энгстром.
— Гарри, что ты предпочитаешь? Оставить тебя наедине с этим прохвостом или отшить его?
— Да ладно тебе, пап, чего уж теперь?
— Вы, молодежь, разбирайтесь как хотите, а я стар, чтобы меняться. Я сажусь в первый же автобус. Только не дай ему заговорить тебе зубы.
— Передай привет маме. Я постараюсь заглянуть в конце недели.
— Сможешь так сможешь. Она все видит сны про тебя и про Мим.
— Угу. Ты, кстати, при случае не дашь мне адрес Мим?
— У нее нет адреса, писать надо на имя какого-то агента в Лос-Анджелесе — так-то вот теперь делают. А ты хотел написать ей?
— Думал, может, открытку послать. До завтра.
— Ужасные ей снятся сны, — говорит старик и подходит к краю тротуара в ожидании автобуса 16-А, так и оставшись без пива, — его обиженный затылок напоминает Гарри Нельсона.
В «Фениксе» темно и холодно. Кролик чувствует, что сейчас чихнет. Ставрос проводит его к кабинке и, сцепив руки, кладет их на пластиковую столешницу. Волосатые руки, ласкавшие груди Дженис. Гарри спрашивает:
— Как она?
— Она? Ах да, в отличной форме.
Интересно, думает Кролик, действительно ли это так? Кончик языка у него застывает на нёбе — он не может придумать, как бы поделикатнее спросить. Он говорит:
— Днем у них тут нет официантки. Я пойду возьму себе дайкири, а тебе что взять?
— Просто содовой, и побольше льда.
— Ничего горячительного?
— Не употребляю. — Ставрос прочищает горло и приглаживает волосы над бачками твердой, как дощечка, рукой, которая тем не менее дрожит. — Медики сказали — ни-ни, — поясняет он.
Вернувшись с напитками, Кролик спрашивает:
— Ты болен?
Ставрос говорит:
— Ничего нового — мотор барахлит. Дженис, наверно, говорила тебе, что у меня с детства шумы в сердце.
Как он себе это представляет — что он поверит, будто они с Дженис судили-рядили о нем, как о своем любимом сыночке? Гарри помнит, как Дженис кричала, что Ставрос не может жениться, ожидая, видимо, что он, Гарри, ее муж, посочувствует. И как ни странно, он посочувствовал.
— Она что-то об этом упоминала.
— Последствия ревматизма. Слава Богу, сейчас с этим научились справляться, а я в детстве подхватывал всякую заразу. — Ставрос пожимает плечами. — Теперь же мне говорят, что я проживу до ста лет, если буду заботиться о здоровье. Ты знаешь этих лекарей, — добавляет он. — Они до сих пор еще во многом не разбираются.
— Я знаю. Они сейчас устраивают моей матери веселую жизнь.
— Боже, ты бы слышал, что говорит Дженис про твою мать.
— Не слишком ее жалует, да?
— Совсем не жалует. Правда, ей нужно найти какое-то оправдание самой себе. Она в полном раздрае из-за сына.
— Она же оставила его мне — он живет со мной.
— Если дело дойдет до суда, сам понимаешь, его у тебя отберут.
— Посмотрим.
Ставрос делает отмашку рукой возле своего стакана с пузырящейся содовой водой (бедная Пегги Фоснахт, надо ей позвонить, думает Кролик), показывая, что хочет сменить тему.
— Вот беда, — говорит он, — не могу я его к себе взять. Нет места. К примеру, сейчас, когда ко
Кролик пытается представить себе комнату Ставроса — Дженис говорила, что там полно цветных фотографий, — а вместо этого представляет себе, как Дженис, голая, в цвете, как девушка месяца на обложке «Плейбоя», лежит на ворсистом узком греческом диване горчичного цвета с изогнутыми ручками, приподняв одно бедро, так что ее роскошная густая черная поросль едва-едва скрыта. Живот возле пупка перерезает сгиб журнального разворота, в свисающей руке она держит розу. Это видение впервые настраивает Кролика враждебно к Ставросу. И он спрашивает:
— И какой же ты видишь из этого выход?
— Это я хотел бы спросить у тебя.
— Она не оправдывает твоих ожиданий? — задает вопрос Кролик.
— Боже мой, нет, au contraire [34] . Она трахается со мной до одурения.
Кролик отпивает из своего стакана, проглатывает, пробует подергать за другую ниточку.
— Она скучает по парнишке?
— Нельсон иногда днем приходит к нам на «пятачок», и потом она видится с ним по уик-эндам — вряд ли они чаще виделись раньше. В любом случае не думаю, чтобы материнское чувство было так уж сильно у Дженис. А вот то, что ее малыш, у которого еще молоко на губах не обсохло, живет под одной крышей с этой хиппи, ей, безусловно, не нравится.
34
Наоборот ( фр.).
— Она вовсе не хиппи, если не считать, что вся молодежь этого возраста — хиппи. И живу с ней я, а не он.
— Ну и как?
— Трахается со мной до одурения, — говорит ему Кролик.
Он начинает понимать, что такое Ставрос. Сначала, внезапно столкнувшись с ним на улице, он обрадовался ему как другу, словно они с ним породнились через тело Дженис. Потом, уже в «Фениксе», увидел в нем больного человека, который старается держаться, несмотря ни на что. А сейчас он распознал в нем тип «жесткого игрока», что никогда ему в людях не нравилось. Из тех, которые во время матча сидят на скамье и кричат всякую пакость, подзуживая ребят, пока тренер не выпустит их на площадку «поддать жару» или попросту нарушить правила. Этакие башковитые живчики-крепыши, которые «делают» игру. О'кей. Итак, Кролик снова состязается. Надо поволынить — пусть Ставрос сам начнет.
Ставрос еле заметно приподнимает свои квадратные плечи, отпивает немного содовой и спрашивает:
— Как ты намерен поступить с этой хиппи?
— У нее есть имя. Джилл.
— А ты много знаешь о Джилл?
— Нет. У нее был отец, который умер, и мать, которую она не любит. Думаю, она вернется в Коннектикут, как только ей здесь перестанет везти.
— А не ты ли это ее, с позволения сказать, «везение»?
— Да, я играю сейчас в ее жизни определенную роль.
— А она — в твоей. Знаешь, то, что ты живешь с этой девчонкой, дает возможность Дженис в два счета получить развод.