Кронштадтские этюды…
Шрифт:
Подсел к ним в зал, и они, окружив меня плотным кольцом, еще около часа расспрашивали меня о службе в Кронштадте и о многом другом. Когда мы закончили общение, я попросил Алиева найти мне Хугаева Заура. Через несколько минут он привел мне его и деликатно пытался уйти, но я попросил его остаться. Говорил при нем с Зауром, затем обратился к Алиеву с просьбой:
— Руслан, после осетино-ингушского конфликта отношения между осетинами и ингушами весьма натянутые, поэтому проследи, пожалуйста, чтобы между Хугаевым и прибывшими ингушами не было никаких инцидентов.
Алиев клятвенно пообещал, а слову Руслана Алиева я верил. На этом и разошлись. Перед уходом из учебного отряда зашел к Сергею Ивановичу и подробно изложил ему содержание встречи с прибывшими из Ингушетии новобранцами.
За три последующих месяца я еще несколько раз встречался с матросами из Ингушетии, и, по моему мнению, они вроде стали вливаться в общевоинский коллектив четвертого учебного отряда и многие определенно проявляли интерес к морской службе. Между прочим, треть призванных имели незаконченное высшее образование. После присяги они стали нести караульную службу по охране военных объектов, и их стали выделять в наряды в комендатуру для несения патрульной службы. И вот тут опять нашла коса на камень! Матросам из Ингушетии при несении караульной службы оружие не выдавалось. То же самое — в патруле, по уставу матросам положено ношение штык-ножа, но именно их лишали эту привилегии. Они жаловались мне, но что я мог объяснить им по этому поводу, думаю, команда была свыше. На этой почве возникали отдельные конфликтные ситуации с остальными матросами учебного отряда.
В августе 1996 года были заключены Хасавюртовские соглашения, и российские войска были выведены с территории Чеченской Республики. Многие тогда расценили это соглашение как слабость российского правительства и федерального командования войск. Но я-то понимал, что эти временные уступки направлены на мирный выход из конфликтной ситуации и не являются проявлением слабости. Что и подтвердилось через три года с началом второй чеченской кампанией в 1999 году, когда контртеррористическая операция приняла гораздо более жесткий характер, и федеральные войска были вынуждены огнем и мечом раздавить остатки сепаратизма в Чечне. Но это будет позже, а в том 1995 году молодым ингушским ребятам кто-то неправильно все объяснил, и они не так восприняли реальную действительность.
И однажды сентябрьской ночью меня вдруг разбудил мой сосед по лестничной площадке Сергей Иванович Иванов, он же командир четвертого учебного отряда, и с досадой рассказал, что все тридцать пять матросов из Ингушетии, наняв междугородний автобус, ночью убыли из воинской части в неизвестном направлении. Я немедленно выехал вместе с ним в учебный отряд для получения более подробной информации о массовом дезертирстве матросов, иначе охарактеризовать эту ситуацию нельзя было. Увидев на территории части Алиева, подозвал его жестом и попросил рассказать, как все произошло. И вот что доложил мне Алиев по их внезапному отъезду:
— Они попросились у командования части музеи Ленинграда посмотреть, подготовились к отъезду капитально, сами наняли автобус и гида для поездки в Ленинград. Но после посещения Эрмитажа объявили молодой девушке- экскурсоводу, что их срочно вызывают в часть. Отвезли ее до места назначения, а затем двинули прямо по маршруту Ленинград — Москва — Назрань. Водителю они, скорее всего, предложили такую сумму, что тот не смог отказаться. Меня не взяли с собой потому, что я в этот день заступил в наряд. Они понимали, что я никуда с ними не поеду, и зачем, если мне служить оставалось четыре месяца до дембеля. Об их отъезде я ничего не знал, а если бы даже знал, все равно никому не рассказал бы. Ты же наши законы знаешь не хуже меня…
Логика железная, ничего не скажешь. До Назрани, как выяснилось позже, они добрались в течение полутора суток. Затем все растворились, да так, что никто из них потом не был найден. Но мне думается, их и не искали, просто не до них было. Ведь седьмого августа 1999 года началась вторая чеченская война со вторжения боевиков в Дагестан. И закончилась она только лишь в апреле 2009 года с отменой контртеррористической операцией на территории Чеченской Республики и полным разгромом сепаратистов и их зарубежных пособников. Но я все же считаю, что фактически она закончилась в 2017 году, когда директор Федеральной службы безопасности Российской Федерации Александр Васильевич Бортников заявил по телевидению, что бандитское подполье на территории Северного Кавказа окончательно разгромлено. И оснований не верить ему у меня нет. Что касается Руслана Алиева, то он уволился осенью 1996 года, и больше я с ним никогда не встречался. Вышел в запас в возрасте сорока шести лет в 2000 году, а через два года окончательно попрощался с Северной столицей.
Офицеры
Весной 1975 года нас, студентов пятого курса Северо-Осетинского государственного медицинского института, собрали в одном из актовых залов, где ректор Агубечир Хатахцкоевич Адырхаев представил нам военного, внешностью напоминающего казаха, в звании полковника медицинской службы инфантерии. Звали его Азамат Махамбетович Ибрагимов, и, судя по имени и отчеству, он все же был казахом, но, когда он начал нас вербовать в слушатели военно- медицинского факультета при Горьковском медицинском институте, мы поняли, что он человек большого достоинства и незаурядного ума. Полковник оказался кандидатом медицинских наук. Говорил он с нами недолго, но по делу, и вроде вышло у него убедительно: «Ежемесячная стипендия слушателя составляет девяносто семь рублей, когда зарплата инженера в пределах ста двадцати. Лейтенант военно-морского флота зарабатывал от двухсот пятидесяти рублей и выше. Питание и одежда — за счет государства. На пенсию офицеры Советской Армии и Военно-Морского флота выходили: майор и подполковник — в сорок пять лет, а полковник — в пятьдесят лет. И размер военных пенсий был несоизмерим с «гражданскими». Отпуск у офицера составлял до пятидесяти суток». Обеспечение жильем было обязательной заботой командования…»
О выступлении казаха я рассказал родителям, и, как ни странно, получил полное одобрение отца. Маме идея не очень понравилась, но в конечном итоге и она согласилась.
Когда одиннадцать студентов пятого курса Северо-Осетинского государственного медицинского института изъявили желание связать свою жизнь с Вооруженными Силами Советского Союза, мы и понятия не имели, какие нас ожидают в перспективе приключения, потрясения и интересные встречи. Нас было одиннадцать смельчаков, решившихся перейти Рубикон и севших на поезд по маршруту Орджоникидзе — Москва — Горький, и умчавшихся наобум в неведомое грядущее.
Из студентов, пожелавших перевестись, уже находясь на факультете, по разным причинам отсеялось еще трое добровольцев. Оставшиеся восемь были распределены по разным взводам, а двое из восьми, я и Аслан Цакоев, выбрали военно-морской флот дальнейшим ареалом службы. Одиноким я себя не чувствовал, ибо рядом со мной на последующие два года обучения всегда находились четыре надежных земляка: Слава Алборов, Тамерлан Толпаров, Руслан Карсанов и Аслан Цакоев, и нас уже называли не студентами, а слушателями. Из нашего уже бывшего Alma Mater и ранее переводились на факультет студенты, то есть мы были не первые, однако это были единичные случаи. Из первопроходцев помню Казбека Дзарахохова, Аслана Алборова, Алика Бекузарова и моего старшего брата Тимура. Стать военным врачом можно было, окончив военно-медицинские факультеты Горького, Саратова или Самары. Помню, стипендия слушателям действительно была ежемесячно определена в девяносто семь рублей. Этот факт нас приятно удивил и каждый месяц искренне радовал. А ведь не обманул великий казахский акын Азамат Махамбетович, когда пудрил нам мозги прелестями военно-медицинского факультета.