«Крот» в генеральских лампасах
Шрифт:
Через полмесяца Поляков выдал американцам всех сотрудников ГРУ в Дели и Бомбее. Тогда же он предал и командированного в Токио своего коллегу по работе в США Александра Мачехина [62] , которому всегда завидовал в умении легко вербовать американских военнослужащих и добиваться от них хороших результатов.
Высоко ценя только себя, Поляков без колебаний предавал работавших вместе с ним офицеров и тех, кто в период его работы в московском разведцентре оформлялся в командировку в Таиланд, Бирму, Лаос, Малайзию, Бангладеш, Непал, Пакистан, Индонезию и Шри-Ланку. Он раскрыл принадлежность к советской военной разведке около семидесяти человек и передал Диллону фотопленку
62
По наводке ЦРУ японцы арестовали Александра Мачехина, пытались завербовать его, применяя весь арсенал воздействия с иезуитски жестокими японскими пытками. Однако Мачехин выдержал все и не предал никого. Впоследствии он был вызволен из японской тюрьмы.
Диллон, не ожидавший такого большого объема полученной информации, невольно стал нахваливать агента Бурбона:
— В Лэнгли очень высоко ценят вас, мистер Поляков, за то, что вы так много делаете для нас. А самое главное, что вы на протяжении многих лет не совершаете ошибок, и поэтому никаких трудностей в работе с вами мы не испытываем… — Он хотел еще сказать, что главным качеством его является полное отсутствие каких-либо моральных мучений, угрызений совести, не говоря уже о чувстве раскаяния, которое часто посещает за границей перебежчиков и предателей Родины, но сдержался и завершил свою похвалу неуклюжим реверансом: — Я должен признаться вам, что мы, ваши операторы: и Джеймс Флинт, и Алвин Капуста, и Фред Хоупт, не говоря уже о Джоне Мори из ФБР, — почитали и почитаем за честь работать с вами.
Диллон заметил, как вспыхнули стальным блеском глаза агента. В тот же миг он аристократически выпрямился и принял вид, который свидетельствовал о большой уверенности в себе. Вскинув подбородок, он бесцеремонно бросил:
— Я-то свое тайное дело, работая в условиях личной опасности, делаю профессионально, комар носа не подточит. А вот ваши коллеги из Лэнгли не всегда действуют профессионально.
— А что такого сделали мои коллеги? — скорчив гримасу, перебил его американский оператор.
— Они позволяли себе дважды нарушить конспирацию в работе со мной в Москве, — категорическим тоном заявил Бурбон.
— Но это все демагогия, мистер Поляков. Вы можете сказать хоть что-то конкретное?
— Почему же нет? Могу! В Москве я уже дважды считал себя, можно сказать, разоблаченным. В последний раз это произошло около года назад. Тогда меня пригласили, даже не согласовав со мной, на прием в ваше посольство. Но это еще куда ни шло. А вот то, что случилось там, непростительно! При прощальном рукопожатии один из неизвестных сотрудников посольства всунул мне в руку записку. Она, словно раскаленное железо, до самого ухода из посольства жгла мне руку. Как только я вышел на улицу, то сразу же, не читая, незаметно порвал ее и выбросил обрывки по дороге домой. После этого я прервал свою связь с вашей резидентурой в Москве. И, не в обиду будет сказано, вы действуете в Москве беспечно и по шаблону. Мне кажется, вы просто недооцениваете советскую контрразведку… Поэтому я и отказался тогда от навязываемой системы личной связи и поставил условие: работать с вами на территории СССР только через тайники, определять места для которых буду я сам.
Удивившись сказанному, Диллон почесал в затылке, криво усмехнулся и, как фанатик своего дела, веривший в абсолюты, согласился:
— Наверно, вы правы, мистер Поляков. И поэтому я извиняюсь за своих коллег, работавших свами в Москве. То, что вы рассказали мне сейчас, еще раз свидетельствует о том, что вы — хороший разведчик.
А дальше американец опять стал расхваливать Бурбона за его непоколебимую преданность Америке, за добросовестное служение ЦРУ, высокий профессионализм и блестящие результаты совместного сотрудничества.
— Если говорить откровенно, — нетерпеливо заговорил в ответ Бурбон, — то я горжусь тем, что успел
Диллон, пожав плечами, ответил:
— Наверно, вы — очень везучий человек…
— Да нет! Это потому, что я усвоил уроки советской разведки и контрразведки. Сказывается, конечно, и многолетняя выучка и опыт работы в «поле». Но самое главное, повторяю, — я хорошо знал контрразведывательный почерк КГБ. Никогда я не вел записей добытых секретных сведений для вас. Полагался только на свою память. Единственное, что дается мне пока трудно, — это поддерживать в своем сознании необходимость ведения двойной жизни и постоянно играть две роли. То я — советский разведчик, прикидывающийся патриотом своей страны, то я — тайный ваш слуга, заботящийся о нуждах Лэнгли. Играешь, играешь эти роли и думаешь, как бы не заиграться. Вы, мистер Пол, не поверите, как нелегко чувствовать себя одновременно и офицером ГРУ и шпионом ЦРУ. И с одинаковым пылом служить и вашим и нашим.
После этих слов Поляков погрузился в непривычное для него состояние созерцания.
Диллон несколько секунд задумчиво смотрел на него, потом вежливо спросил:
— О чем вы так сильно призадумались?
Бурбон вздрогнул от неожиданного вопроса и, лукаво прищурив свой левый глаз, ответил:
— О вашей нелюбви ко мне и причинах нежелания стать моим «агентом». Вербовка агента из посольства США — это заветная мечта и цель каждого разведчика.
— Вы шутите, говоря о моей нелюбви к вам?
— Если я шучу, то в шутке есть намек. За предоставленную мною информацию об офицерах ГРУ вы обещали мне передать свои анкетные данные.
— Нет проблем, — Диллон вытащил из нагрудного кармана рубашки вчетверо сложенный листок бумаги и подал его Бурбону. — Если надо что-то дополнить, пояснить, то я готов это сделать.
Бурбон в ответ молча кивнул, развернул листок с отпечатанным текстом, прочитал и сказал:
— Меня все устраивает. Спасибо.
— Тогда у меня к вам один уточняющий вопрос: в каких случаях офицеры ГРУ, выезжая в загранкомандировку, меняют свои фамилии?
— Это бывает редко и только в исключительных случаях. Мне известен лишь один факт замены фамилии сына командующего войсками Западного и Третьего Белорусского фронтов, дважды Героя Советского Союза, генерала армии Черняховского. Замены фамилий делаются в отношении тех офицеров, которые являются детьми или близкими родственниками высокопоставленных государственных и военных деятелей.
Диллон еще раз поблагодарил Бурбона и протянул ему конверт с долларами.
— Это за вашу информацию.
— Спасибо, но русский офицер денег не берет. Разве вам не говорили ваши коллеги в Лэнгли, что я пошел на сотрудничество с ФБР, а затем и с ЦРУ не по материальным, а по идеологическим соображениям? Я — борец за справедливость, а не за деньги. Их я имею столько, сколько нам надо для семейной жизни. И выделяться в моем двояком положении никак нельзя…
Поляков и его жена Нина Петровна Киселева жили в Дели, как все посольские сотрудники. Он был неплохим кулинаром и часто, когда жена задерживалась на работе, готовил ужин сам, особенно когда приглашалгостей из числа иностранцев. Любил компании, ходил на все протокольные и непротокольные мероприятия: выпивал рюмку-две и незаметно уходил к себе в кабинет или уезжал домой и глушил спиртное сколько мог, но на людях всегда поддерживал имидж непьющего. Он мог бы, конечно, жить на широкую ногу, возможности у него для этого были. Американцы, которых он снабжал на каждой явке информацией ценностью на сотни, а то и тысячи долларов, всегда преподносили ему конверты с крупными суммами, но он не брал их, опасаясь засветиться на трате их при совершении дорогостоящих покупок. Удовлетворялся он хорошими подарками, особенно касавшимися его увлечений — охоты и рыбной ловли. Поэтому ему часто дарили дорогие ружья, рыболовные снасти и необходимые для любимых им увлечений красивую кожаную амуницию и разное снаряжение.