Кротовая нора
Шрифт:
– Брошь? Костюм полностью привели в порядок, но броши на нем не было – с сожалением проговорила Екатерина Андреевна.
– Должно быть, я ее потеряла, как жаль – я не сдержалась, и слезы покатились из глаз. Выдержка мне изменила, или напряжение сказалось, но я никак не могла остановиться. Я вспомнила еще про убийство Павлова, про брата, который, наверное, сходит с ума в поисках меня.
Екатерина Андреевна, пыталась меня успокоить, дала свой батистовый платок, когда слезы полились градом. Дмитрий подал мне фужер с водой, и с неприязнью смотрел на меня.
Я заставила себя успокоиться, вытерла слезы. Выпив воды, поставила стакан на стол.
– Простите меня, пожалуйста, за истерику, – извинилась я, теребя платок, – эта брошь дорога мне, это семейная реликвия, ее мне подарила бабушка. – И это была правда, тут мне не пришлось ничего придумывать.
– Зачем же вы в путешествие надели такую драгоценность? – спросил Дмитрий.
«Ох, прокололась, вот черт внимательный, а я растяпа невнимательная», – обозлилась я на себя и на Дмитрия.
– Она была прикреплена с внутренней стороны кафтана, я не рискнула положить ее в сумку с вещами. Но и это ее не уберегло, – выдала я первую, пришедшую в голову версию. – Я была слишком самоуверенна, отправившись в такое длительное путешествие без сопровождающих. Не думала, что столкнусь с такими трудностями.
– Митя, может, ты съездишь на то место, где нашел Марию и посмотришь брошь там? – спросила Екатерина Андреевна.
– Хорошо, поищу, но завтра, – неохотно согласился Дмитрий.
– Дмитрий Михайлович, разрешите мне поехать с вами? – Рискнула попросить я.
– Зачем? Не стоит, Мария, Дмитрий сам поищет, – попыталась отговорить меня Екатерина Андреевна.
– Вдруг мне что-то удастся вспомнить, там, на месте, – привела я аргумент.
– А ведь на самом деле, вдруг получится вспомнить, – теперь поддержала меня Екатерина Андреевна.
– Уговорили, – улыбнувшись Екатерине Андреевне, сказал Дмитрий.
Напрашиваясь на поездку, я тешила себя надеждой, что на месте пойму, как мне попасть домой. У меня была уверенность, что найдя брошь, я догадаюсь, как попасть домой.
7.
Всю ночь я не могла заснуть, ворочаясь на мягкой кровати. И подушка была слишком мягкой, а я любила жесткую подушку, перина была слишком пушистой, и мне не удавалось улечься спать на живот, как я любила. Потому что сразу проваливалась лицом в перину, и мне нечем было дышать. Под теплым и большим одеялом мне было жарко, без него – холодно. Мне не хватало привычного шума за окном проезжающих машин. Было непривычно тихо: не жужжал холодильник, не хлопали двери соседей, под окнами не шумела загулявшая молодежь, не было сирен скорой помощи, пожарных машин и полиции. Только дом жил своей жизнью: потрескивал паркет, шумел ветер в дымоходе.
Я решительно откинула одеяло, встала с кровати, босиком прошла по мягкому ворсу ковра, ступила на прохладный паркет и подошла к окну. За окном было темно, тучи скрыли звезды, и даже «белая ночь» была темной. Я прижалась лбом к стеклу и стала смотреть на улицу сквозь запотевшее стекло от моего дыхания. Я пыталась понять, как мне быть дальше, что мне делать, я переживала за родителей, за брата, да и за себя мне было страшно. Я так погрузилась в свои мысли, что очнулась только от того, что у меня замерзли и онемели ноги, а от моего теплого дыхания на запотевшем стекле остались потеки.
«Вот тебе и особняк, вот тебе и лето, а сквозняки гуляют, не хватало мне еще простыть», – шмыгнув холодным, покрасневшим носом, подумала я, и бросилась в кровать.
Я укуталась в теплое одеяло, теперь оно мне не мешало, да и в мягкой перине, я стала быстро согреваться. Пригревшись, я незаметно для себя, крепко заснула.
8.
Мы с Дмитрием ехали в карете. Карета, запряженная двойкой, на мой взгляд, была шикарная. Кузов кареты внутри и мягкие сиденья были обшиты тканью с набитым узором. По бокам карет висели фонари, которые зажигали в темное время суток. Каретой управлял кучер Платон в темно-зеленом кафтане.
Дмитрий сидел напротив меня, опершись сложенными руками на трость с костяной резной рукояткой, и смотрел в окно.
На мне в этот раз было не платье, а ансамбль: пышная юбка и жакет, из той же ткани, что и юбка. Для выезда мне пришлось надеть фижмы. Фижмы – две полукупольные формы для каждого бедра отдельно, из пластин китового уса, соединенные тесьмой на талии. Глаша помогла мне надеть фижмы поверх нижней юбки, и сверху надела юбку от ансамбля. С фижмами моя юбка приняла своеобразную форму: широкая по бокам и приплюснутая спереди и сзади.
При ходьбе у меня было странное ощущение чего-то равномерно колышущегося на талии. Как колокольчик, из стороны в сторону.
Фижмы на самом деле были гибкими, как и рассказывалось в Музеях, я проверила это на себе, пытаясь забраться в карету. Мне пришлось с ними повозиться, чтобы понять, как они действуют.
Туфли мне пришлось надеть те, что были, чуть великоваты, но с ноги не падали, и это главное. На волосы, высоко собранные в прическу, Глаша длинной шпилькой прикрепила небольшую шляпку. Шея и декольте были прикрыты косынкой – фишю. На руки я надела короткие перчатки, в тон ансамбля.
Мы ехали по вымощенной дороге, карета шла мягко и довольно быстро. Под равномерное укачивание можно было уснуть, но, отодвинув в сторону бархатную штору с бахромой, я жадно смотрела на улицы нового, для меня, Санкт-Петербурга. Иногда не сразу удавалось понять, где именно мы проезжаем, настолько улицы выглядели по-другому.
Мы проезжали какие-то торговые ряды, где толпились покупатели и продавцы, шумно торгуясь. На лужайках играли дети под присмотром нянь, по аллеям неспешно прогуливались дамы в ярких платьях с кружевными зонтиками, а вдоль дороги бегали босоногие мальчишки в льняных рубахах и штанах.
Когда мы проезжали разномастную толпу, стоящую на площади перед помостом, у которой останавливались некоторые кареты, раздался громкий и мучительный крик. Он неожиданности я вздрогнула. Толпа зевак, заволновавшись, разразилась громкими криками.
– Дмитрий Михайлович, а что происходит на площади? Почему все кричат? – нарушила я молчание.
Дмитрий, повернулся в мою сторону, выглянул в окно, потом снова откинулся назад.
– Порка розгами, скорее всего сбежавшего крепостного порют, – равнодушно ответил он.