Кровь и честь
Шрифт:
— Что-о-о? — Физиономия только что распадавшегося на глазах человека преобразилась. — Если вы желаете таким образом пошутить, то заверяю вас — эта шутка дурного свойства…
— Я лишь могу сказать то, что сказал, — твердо посмотрел молодой человек в шарящие по его лицу глаза, полные надежды. — Ни один из моих друзей не настаивает на сатисфакции. Извольте прислать своих секундантов к каждому из них ради соблюдения формальностей.
— Я не верю вам… — На Линевича было жалко смотреть. — Вы… А вы сами? — спохватился он, видя, что Александр собирается уходить. — Разве
— Из-за вашего пасквиля? — не дал чиновнику договорить фразу и оскорбить себя еще раз, уже непоправимо, Бежецкий. — Нет. Теперь уже нет.
Совершенно ни к чему было в этом доме лишний раз поминать Настенькино имя…
На только что стоявшего на краю эшафота и теперь неожиданно помилованного человека было жалко смотреть, и зрелище это было для офицера невыносимо. Он повернулся и пошел к дверям.
— Простите меня, — услышал он сдавленный голос за спиной. — За все простите…
— Бог простит, — не оборачиваясь, бросил он через плечо…
— Я выполнил вашу просьбу, сударыня. — Александр старался, чтобы голос его звучал ровно. — Все мои друзья согласны простить вашего избранника. Ради меня и покойного Мити.
— Как тебя благодарить, Саша? — Настя бросилась к поручику, но была остановлена его взглядом, словно налетела на каменную стену.
— Не стоит благодарности. — Саша вспомнил, сколько тяжелых разговоров с друзьями ему пришлось вынести, и горькая улыбка тронула его губы: иногда приходится жертвовать дружбой ради любви, даже бывшей. — Поблагодарите лучше людей чести, нашедших в себе силы переступить через себя и отказаться от сатисфакции.
— Саша…
— Да, и еще… — Он сунул руку за отворот шинели и извлек пакет. — Я на данный момент располагаю некоторыми средствами и решил сделать вам и вашему суженому, Анастасия Александровна, небольшой свадебный подарок. Ваш отец некогда говорил мне, что ваши дом и имение заложены. Вот здесь — расписка господина Раушенбаха в получении вашего долга сполна.
— Я, нижеподписавшийся… — растерянно прочла Настя вслух, автоматически приняв пакет из рук Бежецкого и открыв его. — Но что это?
— Расписка. Ни ваш папенька, ни вы, Анастасия Александровна, ничего более барону не должны.
— Я не о том! Мы и так давно уже ничего не должны Раушенбаху!
— Я не понял вас…
— Наш долг барону выкупил покойный Митя! Еще позапрошлой осенью. Разве он вам этого не говорил?..
«Какая же каналья все-таки этот Раушенбах! — В мыслях Саша не стеснялся в выражениях, спускаясь к ожидавшему его автомобилю. — И как все обставил, подлец! Попробуй подкопайся, поищи правду — самому дороже встанет! Как же — утаенный от налогов доход и все такое… Нет, учиться вам еще, Саша, и учиться жизни — прав был покойный Еланцев!..»
— Куда везти, ваше благородие? — с готовностью спросил «ванька», когда офицер плюхнулся на сиденье «Двины».
— Домой… — вздохнул молодой человек, но тут же спохватился: — Постой! Есть тут поблизости приличный кабак? С мамзельками и все такое…
— Организуем! — весело тряхнул таксист чубом. — В лучшем виде! Разве ж мы не понимаем? Не извольте сомневаться, барин!..
28
«Не лучше Линевича выглядите, граф! — подумал Александр, поправляя перед зеркалом мундир. — Пора кончать с разгульным образом жизни — офицерствовать вам, мой друг, осталось всего ничего…»
Погода в Северной Пальмире наконец установилась по-настоящему весенняя, даже несколько летняя, поэтому все встречные — особенно барышни — не отрывали глаз от молодого подтянутого офицера с двумя орденами на груди и с интересной бледностью на лице. Знали бы романтические красотки, что приобретена она отнюдь не на госпитальной койке, а в весьма злачных местах Санкт-Петербурга, путем неумеренных возлияний и иных излишеств плоти. И самое главное — что на груди бравый поручик хранит аккуратно составленное прошение об отставке по состоянию здоровья.
В штабе в этот полуденный час царили пустота и благостный покой. Редкие нижние чины, попадавшиеся по пути, тянулись в отдании чести, посетители постарше чином, обмениваясь с поручиком приветствием, уважительно косились на сияющие мечи ордена…
— Бежецкий… Бежецкий… — Пожилой подполковник в писарских очках долго водил пальцем с прокуренным ногтем по страницам огромного гроссбуха, выискивая требуемую графу, пока Александр стоял перед столом. — Да, есть. Штаб-ротмистр Бежецкий Александр Павлович. Все точно. Прибыли за новым назначением, говорите? — поднял он на Сашу глаза, донельзя увеличенные сильными линзами.
— Так точно, но…
— И Афганистан, как понимаю, — подполковник скривил в улыбке тонкие губы под седой щеточкой усов, — не предлагать? Правильно?
— Ну почему же… — Ирония штабного несколько покоробила Александра, еще несколько минут назад пребывавшего в решительности раз и навсегда покончить с военной карьерой. — Я, наоборот, хотел бы…
— Увы, мой друг, — развел руками подполковник. — Я бы тоже много чего хотел, однако в отношении вас имею четкие и недвусмысленные распоряжения… Кстати, а почему вы до сих пор не сменили погоны поручика на штаб-ротмистровские? Не удосужились проковырять дырочки для еще одной звездочки? Непорядок-с! Вот я в ваши годы…
Молодой человек собирался было объявить чиновнику о своем решении, как вздрогнул: из дубовых стенных панелей за спиной подполковника внезапно проступил дедушкин образ. Старый кавалергард сурово хмурил брови, колюче глядя на внука, и тяжкие слова вот-вот должны были сорваться с его губ. Саша растерянно моргнул, и дедушкино лицо тут же растворилось в прихотливых узорах полированного дерева. Зато чуть правее такие же разводы сложились в печальное лицо Германа, словно пытающееся сказать: «Ну, брат…» А за ним, как по команде, одно за другим начали проступать другие лица, и от их взглядов поручику становилось не по себе, мороз бежал по коже, и бумага за пазухой казалась раскаленным углем, прожигавшим кожу. В довершение всего реальным, а вовсе не кажущимся пламенем загорелся в кармане перстень. Будто и он был категорически против избранного офицером пути.