Кровь и песок
Шрифт:
Гальярдо велел слуге затянуть шнуры потуже и в то же самое время изо всех сил напряг мышцы ног. Эта операция была одной из самых важных. Скрепы у матадора должны быть пригнаны безукоризненно. И Гарабато, плотно обмотав шнуры вокруг 398 поги, скрыл их под штанинами, ловко превратив золотые кисти в небольшие подвески.
Маэстро сунул голову в легкую батистовую рубашку с гофрированной грудью, тонкую и прозрачную, словно женское белье.
Гарабато застегнул ее и повязал матадору широкий галстук, красной чертой разделивший всю грудь до самой талии. Осталась наиболее
Гальярдо встал в глубине комнаты, подле своих друзей, и закрепил у пояса один конец ленты.
— Теперь внимание,— сказал он слуге.— Показывай свое искусство.
И матадор стал медленно вращаться на каблуках, приближаясь к слуге, а лента, которую тот поддерживал, укладывалась правильными кругами, придавая талии необычайную стройность.
Быстрыми, ловкими движениями Гарабато изменял положение шелковой полосы. При некоторых поворотах фаха складывалась вдвое, при других расправлялась вокруг талии матадора как вылитая, без единой складочки или морщинки. Иногда Гальярдо, капризный и придирчивый во всем, что касалось его внешности, останавливался и делал несколько оборотов назад, исправляя какой-нибудь промах.
— Плохо лежит,— бормотал он сердито.— Будь она проклята! Внимательней, Гарабато!
Но вот, после бесчисленных остановок, Гальярдо добрался до конца, намотав вокруг талии всю шелковую полосу. Проворный слуга сшил и сколол булавками вокруг тела маэстро все части туалета, превратив их в единое целое. Теперь, чтобы освободиться от платья, тореро придется прибегнуть к ножницам и к посторонней помощи. До возвращения в отель он не сможет снять ни одну часть костюма, если только этого не сделает посреди арены бык, после чего раздевание закончится уже в госпитале.
Гальярдо снова сел, и Гарабато занялся колетой. Он освободил ее от заколок и сплел вместе с пучком лент, украшенным черной кокардой и напоминавшим вышедшую из употребления сетку давних времен тавромахии.
Словно желая оттянуть момент окончательного завершения туалета, маэстро потянулся, попросил Гарабато подать оставленную на ночном столике сигару и справился о времени,— ему казалось, что все часы спешат.
— Еще рано... Да и ребята не приехали... Не люблю являться в цирк спозаранку. Так надоедают, пока там ждешь!..
Вошедший лакей доложил, что карета с квадрильей дожидается внизу.
Теперь пора. Больше не было предлога оттягивать момент отъезда. Поверх красного пояса Гальярдо надел жилет, обшитый золотой бахромой, а на него — сияющую ослепительным шитьем куртку, тяжелую, как рыцарские латы, и сверкающую, как пламя. Табачного цвета шелк был виден только на внутренней части рукавов и выделялся двумя треугольниками на спине. Вся куртка была заткана золотыми цветами с венчиками из сверкающих разноцветных камней. Тяжелые наплечники, обрамленные золотой канителью, состояли из сплошного золотого шитья.
Плотная золотая бахрома, идущая по краям куртки, трепетала и переливалась при каждом движении. Из отделанных золотом карманов выглядывали кончики двух шелковых платков, таких же красных, как галстук и пояс.
— Шапку!
Из овальной коробки Гарабато с величайшими предосторожностями вытащил головной убор матадора — черный колпак с двумя свисающими по бокам золотыми кистями. Гальярдо надел его, стараясь не сдвинуть косичку, висевшую точно посреди спины.
— Плащ!
Гарабато снял со стула так называемый выходной, или парадный, плащ, настоящую королевскую мантию, того же цвета, что и весь костюм, и также расшитую золотом. Гальярдо перебросил плащ через плечо и, взглянув в зеркало, остался доволен проделанной работой. Он выглядел неплохо!.. В путь!
Оба друга поспешно распрощались с матадором, чтобы нанять экипаж и поехать вслед за ним. Гарабато сунул под мышку сверток красной материи, из которого выглядывали рукояти и острия шпаг.
Спустившись в вестибюль, Гальярдо увидел сквозь прямоугольник раскрытой двери, что улица перед отелем запружена народом, как в дни необычайных событий. Издали до него донесся гул огромной толпы, скрытой от его глаз.
Хозяин отеля и все его семейство бросились к Гальярдо, словно провожая его в дальний путь.
— Желаем удачи! Все будет хорошо!
Слуги, в порыве волнения и восторга позабыв о разделяющей их дистанции, пожимали матадору руку.
— Доброй удачи, дон Хуан!
А он поворачивался во все стороны, улыбаясь и не обращая внимания на встревоженные лица женщин:
— Спасибо, большое спасибо. До скорого свидания.
Гальярдо был неузнаваем. Как только он перебросил через плечо свой сверкающий плащ, беззаботная улыбка озарила его лицо. Он был бледен несколько болезненной бледностью, на лбу его проступала испарина; но он смеялся, радуясь тому, что живет, что шагает навстречу публике, и проникался новым настроением с легкостью человека, который нуждается в позе, чтобы показаться перед толпой.
Гальярдо гордо выступал впереди, посасывая сигару, которую держал в левой руке; он шагал твердо, покачивая бедрами под своим великолепным плащом и поглядывая вокруг с тщеславным самодовольством красивого парня.
— Полно, кабальеро... Дайте пройти! Спасибо, большое спасибо.
И, стараясь уберечь костюм от прикосновения грязных рук, он прокладывал себе дорогу среди толпы оборванцев и зевак, скопившихся у дверей отеля. Не имея денег, чтобы пойти на корриду, они добивались счастья пожать руку знаменитому Гальярдо или хотя бы дотронуться до его одежды.
У тротуара стояла карета, запряженная четырьмя мулами в нарядной сбруе, украшенной бубенцами и позументами. Гарабато уже взобрался на козлы со своей связкой мулет и шпаг. В карете, держа плащи на коленях, сидели три тореро в ярких костюмах, расшитых так же пышно, как костюм маэстро, но только не золотом, а серебром.
Гальярдо, пробившись сквозь ликующую толпу, вскочил на подножку кареты, чувствуя, как его поднимают вверх упершиеся в спину руки восторженных поклонников.
— Добрый день, кабальеро! — кратко приветствовал он свою квадрилью.