Кровь королей

Профессор, доктор наук Гиганте, Рим:

«Самая знаменитая носительница гена гемофилии – королева Великобритании Виктория.

Она передала эту болезнь половине королевских династий Европы».

Профессор

«Королева Виктория оказала немаловажное влияние на обстоятельства, приведшие к революциям в России и в Испании. Если бы королева Виктория не передала гемофилию своим потомкам, история, возможно, пошла бы иным путем».

1

– Будь со мной доброй, – сказал он. – Я очень несчастен.

Хотя Альфонс много времени провел в американской Флориде, его голос еще не утратил английского акцента, унаследованного в Мадриде от матери, англичанки по происхождению. Он лег на кровать с чувством бесконечной усталости – мужчина стройного телосложения старинной породы, с непропорционально длинными руками и ногами, с большой, вялой нижней губой, доставшейся ему от отца. Сквозь открытые настежь окна в комнату врывался шум ночной жизни Майами.

Седьмая сентябрьская ночь 1938 года была знойной. Пальмы перед окнами едва покачивались. Дыхание ветра с Атлантики, который накрывал бело-желтое море домов Майами и устремлялся дальше, к Мексиканскому заливу, не приносило облегчения.

Девушка прислонилась к стене у окна в полуметре от Альфонса. Это была красивая брюнетка двадцати пяти лет. Смугловатая кожа ее плеч поблескивала в матовом свете. Ее звали Милдред Гейдон, она продавала сигареты в ночном клубе внизу, на бульваре.

– Почему ты несчастен? – глупо спросила она.

Она посмотрела на него наивными глазами.

– Ведь ты же принц. Ведь ты же настоящий принц – Билл так сказал. Когда-нибудь ты точно станешь королем Испании, когда у вас закончится эта дурацкая гражданская война… Королем в огромном замке…

Он не открывал глаз. Днем он выпил. Может быть, из-за этого сегодня вечером он показался Милдред таким странным. Обычно он пил много, с тех пор как стал ходить в ее ночной клуб. Любопытные и охотники за сенсациями вполголоса называли его кронпринцем Альфонсом.

Милдред оказалась в его комнате впервые. Вообще-то она никогда не была готова к коротким и дешевым постельным связям.

Но он выглядел несказанно печальным, отчаявшимся и взволнованным и просил ее только об одном: не оставлять его в одиночестве. В конце концов она пошла с ним.

Ему недавно исполнился тридцать один год. Это сказал ей бармен Билл. По-видимому, у него хватало денег на машины, ночные клубы и женщин, хотя зачастую он не мог заплатить за выпивку. У него был секретарь. Конечно, он был настоящим кронпринцем, хотя сам обычно называл себя графом Ковадонга и изредка – принцем Альфонсом Астурийским. Так называли его и люди, иногда появлявшиеся вместе с ним в баре. Это были испанцы.

Осторожно обследуя взглядом комнату, Милдред заметила картины, висевшие над кроватью. На одной из них был изображен королевский замок в Мадриде за Толедским мостом, парящим над рекой Мансанарес.

– Это ваш дворец? – спросила она. – Как в сказке… правда, как в сказке.

– В сказке? – сказал он с оттенком иронии. – Это только один из наших дворцов. Вот семь других, в Аранхуэсе, Ла Гранье и Эль Прадо. Здесь Алькасар в Толедо, дворец Мирамар в Сан-Себастьяне, дворец Ла Магдалена в Сантандере. И все это тюрьмы, одна отвратительней другой.

– О боже, – сказала она, – так много дворцов – и все принадлежат твоему старику.

– Перестань говорить о дворцах. Перестань! – ответил он. – Это тюрьмы. Тюрьмы и больницы, больше ничего…

– Ладно, – сказала она, – ты… – Но она проглотила слово «болен» с рассчитанной осторожностью, которую усвоила, общаясь с посетителями клуба. Конечно, он был болен. Билл Шульман рассказал ей об этом и показал газеты, где было написано о том, как часто Альфонс лежал в больницах – сначала в Майами и в Нью-Йорке, потом в Гаване, – находясь на грани между жизнью и смертью, и о том, как его мать, бывшая королева Испании Эна, год назад специально приезжала из Франции, чтобы навестить его в больнице, где считали, что он умрет. Это была ужасная болезнь, называвшаяся гемофилией или как-то похоже. Билл немного объяснил ей, что это такое, и ее бросало в дрожь, когда она думала о том, что человек может истечь кровью из-за простого пореза при бритье.

Тем временем Альфонс потянулся к ее руке и крепко сжал ее. Кажется, он совсем ее не слушал.

– Сегодня ты должна остаться, – выдавил он, словно охваченный глубочайшим страхом. – Сегодня ты не должна оставлять меня одного. Мне кажется, что-то должно случиться. Я обычно предчувствую заранее, когда что-то должно произойти…

Испугавшись, она попыталась высвободить руку. Она чувствовала непонятный страх, когда думала о том, что он может при ней истечь кровью каким-то чудовищным образом.

– Да что может случиться! – сказала она. Но сказала лишь для того, чтобы заглушить собственный страх.

– С тех пор как я родился, всегда что-то происходит… – ответил он. – Научившись ходить, я всегда балансирую на веревке над пропастью, каждую секунду может что-нибудь случиться, и я рухну вниз. – На его длинном лице жемчужинами выступили капли пота. – Некоторые думают, что к этому привыкаешь. Но к этому не привыкаешь. Никогда не удается привыкнуть. Налей мне виски…

Она хотела воспользоваться возможностью и высвободить руку. Но он обхватил ее своими длинными пальцами. Свободной рукой она нащупала бутылку виски и стакан.

– Ты же знаешь, что со мной, – сказал он. – Не говори, что не знала. Ты ведь читала в газетах, что у меня плохо сворачивается кровь. Тебе достаточно царапнуть меня ногтем, и, может быть, завтра я умру. Если ты на что-нибудь наткнешься, для тебя это не страшно. Но у меня может начаться внутреннее кровотечение, и с этим ничего не поделаешь. Если у тебя воспалится слепая кишка, тебе ее вырежут, а если загноятся миндалины, их удалят. Если у тебя будет тысяча других болезней – сделают операцию, и ты снова выздоровеешь. Но мне из-за проблем со слепой кишкой придется умереть: ведь при любой операции я истеку кровью. Я вырос среди врачей и медсестер, мою жизнь всегда окружали тайной…