Кровь на эполетах

Дроздов Анатолий Федорович

– Хороший человек! Душевный.

Меня это изумило. Я попросил денщика, разузнать, как наш хромец общается с немцем, и вот что услышал. Оба артиллериста сошлись на почве любви к русской водке. Она здесь, к слову, не такая, как в моем времени. Во-первых, некрепкая – где-то градусов двадцать. Точнее не скажешь – спиртометров-то нет. Во-вторых, у нее сладковатый вкус и сильный аромат хлеба. Пить можно, не закусывая, чем фон Бок с Кухаревым и занимались. Сидели за столом, напротив друг друга, опрокидывали в рот жидкость из кружек, закусывая это дело дымом из трубок. После чего расходились, не сказав друг другу за весь вечер ни единого слова. Душевно сидели[5].

Артиллеристы выслушали меня, не перебивая.

– Ваша задача – доставить артиллерию к городу как можно скорее, – сказал я сначала по-русски, а затем повторил по-немецки. – Если пушка застрянет в грязи или у лафета отвалится колесо, бросайте без жалости. Потом подберем. Скорость, скорость и еще раз скорость. Приведите к Ярославцу хотя бы половину орудий, без них батальону конец. Ясно?

Оба офицера кивнули.

– Вопросы?

– Ядра брать? – спросил фон Бок.

– А у вас есть? – удивился я.

– Были в зарядных ящиках, когда ваш подполковник Давыдов, захватил в плен вестфальскую артиллерийскую роту. Там и лежат. Здесь такого калибра не найти. А вот картечи мало – не успели получить у интендантов.

– Берите! – сказал. – Пригодятся.

– О чем это он? – спросил Кухарев.

Я перевел.

– Пусть поделится со мной ядрами, а я ему дам картечи, – предложил Кухарев.

– Яволь! – кивнул фон Бок, когда ему перевели просьбу коллеги. На том и расстались.

А потом был марш… Не буду описывать его подробно – слов нет, один мат. Темнота, грязь, сыплющая с неба морось, бегущие по лицу холодные струи воды, запаленные хрипы лошадей… К полуночи все промокли до нитки – от дождя и пота. Мне в бурке было легче, чем солдатам и офицерам в шинелях, но все равно ругался подобно алкоголику, у которого отобрали недопитую бутылку. Два десятка солдат – все из новобранцев, запалили лошадей, а запасных мы не брали, чтобы не увеличивать сутолоку. И без того ее хватало – часть-то не кавалерийская. Трое коней сломали ноги и их пришлось пристрелить. Но, безжалостно бросая на дороге отставших, мы двигались вперед. Тяжело далась переправа через Протву – именно там сломали ноги лошади. Реку переходили по броду, а посреди его оказались ямы. Днем бы увидели, а вот ночью как? Хорошо, что с нами были проводники из казаков, без них бы заплутали, и ни за что не вышли бы к Малоярославцу в срок. А так сумели.

В город вошли с южной стороны и пересекли его по пустынным улицам, освещаемым тусклым светом утренней зари. Солнце пряталось за облаками, отчего все вокруг казалось серым, как и состояние моей души. Город… Деревянные домишки, крытые дранкой и соломой, покосившиеся заборы, подслеповатые окна. Лишь на окраине нашлось каменное здание монастыря. Батальон миновал Малоярославец и по моей команде встал за северной околицей. Я достал из сумки подзорную трубу и оглядел противоположный берег Лужи. Противника не видать, успели.

– Офицеры ко мне! – приказал, спрятав трубу.

Спустя несколько секунд шесть всадников встали передо мной. Я окинул их быстрым взглядом. Ротные выглядят прилично, хотя по посеревшим лицам видно, что марш дался им тяжело, а вот субалтерны с трудом держатся в седлах. Но не отстали, молодцы.

– Позицию займем здесь, – сказал я, указав на берег перед городом. – Прикажите солдатам спешиться и расседлать лошадей. Коноводы пусть напоят их и обиходят, а затем перегонят на другой конец города. Солдатам привести себя и оружие в порядок, перекусить и отдыхать. Субалтернам – тоже, – я глянул на юных прапорщиков – станут ли ерепениться, но те даже не пикнули. Вымотались. – К вам просьба, Антип Потапович, – повернулся я к Синицыну и указал рукой. – Видите мост? Его нужно сжечь.

– Дожди шли, – задумчиво сказал Синицын. – Бревна сверху наверняка мокрые. Не загорится.

– Тогда развалите его!

– Инструмента нет. Все лишнее в лагере оставили, а тесаком бревно не сковырнуть.

М-да, не подумал. Ладно.

– Видите монастырь? – указал я рукой. – У монахов наверняка есть лампадное масло. Заберите все запасы, полейте бревна и подожгите. Разгорятся.

– А коли не дадут? – засомневался Синицын. – Не забирать же силой.

– Объясните, что сюда идут антихристы. Они разорят обитель, устроят в храме конюшню, а то и отхожее место, как то делали в Москве. Если настоятель не хочет поругания, пусть помогает.

– Слушаюсь, господин капитан! – козырнул Синицын и ускакал.

Я отпустил офицеров и подъехал к проводникам-казакам. Они стояли неподалеку, спешившись, но не расседлывая коней. Ждали.

– Спасибо, братцы! – сказал я и протянул старшему десятирублевую ассигнацию. Обещал перед маршем, если выведут батальон к городу до рассвета, заплатить. Слово надо держать.

– Благодарствуем, ваше благородие! – сказал казак, и банкнота исчезла за пазухой его форменного кафтана.

– Где тут ваши стоят? – поинтересовался я.

– Там! – он указал рукой на восток.

– Передай своему командиру мою просьбу. Скоро здесь будет француз. Нужно поговорить насчет предстоящего сражения.

– Сделаю, ваше благородие, – кивнул казак и заскочил в седло. Его примеру последовали спутники, и через минуту все трое скрылись за домами. Я занялся собой. С помощью денщика умылся, пожевал хлеба с салом, запил водой. Бриться не стал. Двух, трехдневная щетина здесь считается нормой и не вызывает неприязни да в Петербурге, если ты, конечно, не на званый вечер или не на аудиенцию к царю пришел. А я на войне.

После ночной скачки ломило тело и тянуло в сон, но усилием воли я прогнал желание отдохнуть. Не время. Осмотрел штуцер, протер его ветошью от влаги. Заряжу позже, противника пока нет. Поручив оружие Пахому, прошелся берегом, определяя вероятные направления атаки противника. Перед Лужей со стороны города – обширный луг, за ней – тоже. Трава скошена, кое-где торчат копны сена. Такое пространство батальону не удержать, тут и полка мало. Река не широкая, но, судя по виду, не мелкая. Берега густо поросли деревьями и кустарником. Их не вырубают, видимо, запрещает местная власть, иначе давно бы растащили на дрова. Брода явно нет, иначе зачем мост? Насколько помню, в авангарде у французов идет корпус Богарне, а в его составе есть итальянская дивизия, которая наводила через Лужу переправы. Если хлынут по ним на всем протяжении перед городом, не устоим. Сомнут и раздавят. Обойти нас с флангов – как два пальца об асфальт. Куда ни кинь – жопа. Необходимо задержать противника хотя бы до полудня. К тому времени Кухарев и фон Бок подтянут пушки – с артиллерией точно отобьемся. А если не подтянут? Думать об этом не хотелось. Когда подойдут Дохтуров с Раевским, сказать трудно. Сведений об этом я не помнил, да и обстоятельства поменялись. В моем времени Дохтуров вышел к Малоярославцу в ночь на 12 октября по старому стилю и обнаружил город занятым итальянцами. Сегодня 16-е, а противника не видать. Даты сместились. Наполеон занял Москву позже, чем в моем времени, и покинул аналогично. Хорошо это или плохо? Это смотря кому. Для французов однозначно катастрофа – под морозы угодят раньше. В моем времени ад для них начался после Смоленска. Но и нам придется нелегко – морозы не делят людей на своих и чужих. Хотя, как говорили в лагере, интенданты активно завозят в магазины полушубки и валенки – армия готовится воевать зимой. Для Европы такое непривычно, а вот русским вполне…

Показавшаяся от города процессия отрешила меня от этих размышлений. Во главе цепочки людей, направлявшихся к бивуаку батальона, шел Синицын, ведя на поводу лошадь. Рядом вышагивал высокий, худой монах с крестом на груди поверх епитрахили[6]. Иеромонах[7], возможно сам настоятель. Следом поспешали молодцы в рясах без крестов. В руках они несли кирки, ломы и какие-то бутыли. Я немедленно выдвинулся навстречу.

– Здравствуйте, отче! – поприветствовал монаха первым и снял с головы кивер. – Благословите.