Кровь над короной
Шрифт:
— Поляки сильно притесняют «конфидентов», мой венценосный кузен, — негромко произнес Иван Антонович и посмотрел в окно — стекло было не замершим, мороза не было как такового, в свинцовом море проглядывалась узкая полоска Куршской косы.
— Наша обязанность их защитить и выступить совместно — вы возьмете под свою опеку всех лютеран и немцев, я всех православных и русских. Все остальное оставим Польше — мы ее не будем уничтожать, а лишь сделаем границы более справедливыми в этнографических размерах. А там посмотрим на их дальнейшее поведение?! Надеюсь, ваше королевское величество вполне устроило
— Оно подходит, вы поступаете как кайзер великой страны. Однако было бы не лишним привлечь к разрешению польского вопроса Вену — императрица Мария-Терезия через своих посланников уже несколько раз предлагала найти соответствующее решение, отвечающее интересам всех заинтересованных сторон.
«Кроме поляков, их мнение в расчет не принимается. И решать вопрос надо быстро, пока они не понимают в полной мере, как подставятся в будущем», — Иван Антонович посмотрел на прусского короля, в глазах которого сверкали огоньки, и в знак согласия наклонил голову…
Глава 16
Санкт-Петербург
Генерал-прокурор Сената
Князь Александр Вяземский
полдень 24 января 1765 года
— Господа советники, нам необходимо решить несколько важных вопросов, что должны потом быть переданы на рассмотрение Земского Собора. Нужно выработать «Государственное Уложение», которое рассмотрит специальная Комиссия, чтобы дать ответ — как нам обустроить Российскую державу по справедливости, дабы в будущем не возникало коллизий разного рода, что могут внести смуту в человеческие души.
Иоанн Антонович говорил негромко, но каждое его слово было отчетливо слышно в царящей тишине. Генерал-прокурор Вяземский окинул взглядом собравшихся. Орденские ленты сановников и министров были разбавлены мундирами исправников, чиновников и ученых. Среди них виднелись рясы митрополитов и епископов, кафтаны немногих представителей именитого купечества, членов городских магистратов и выборных крестьянских старост. В обширной зале присутствовало до сотни человек — впервые собранных по воле императора на Государственный Совет.
— Со всех окраин России идут тысячи челобитных, моя канцелярия трудится денно и нощно, но их поток возрастает с каждым днем. Несправедливость царствует в судах наших, интересы сословий противоречат друг другу, оттого и неустройство на нашей земле. Сейчас я вам представлю свои мысли, а потом выйду из зала, дабы не мешать вам их обсудить начистоту. Честно и нелицеприятно говорите, господа! Мою особу будет представлять генерал-прокурор князь Вяземский — он и станет вести заседание. Вам предстоит вынести решение — принять их до созыва Земского Собора как непреложный закон, или на оном обсудить его еще раз при участии большого числа выборных. Но мыслю, что прения тогда будут затянуты, что нашему делу серьезно повредить может. Я долго и серьезно рассматривал положения — менять в них в угоду сословным интересам ничего нельзя! Или принять целиком, или разом все отвергнуть!
Иоанн Антонович остановился, оглядел всех собравшихся — все стояли, склонив головы перед царской волей. Такого еще не бывало — им позволили иметь суждение о необходимости принятия законов!
— Дворянство наше служит государству верой и правдой, но обнищало в большей своей части, служа за одно жалование,
Крестьянство наше, особенно в крепостной зависимости находящееся, просит оградить его от несправедливостей и притеснений, от дворянства исходящих. Ведь зачастую барщина до шести дней в седьмицу доходит, ибо те, кто вотчины имеют, в долгах находятся и этим стремятся свой ущерб покрыть. Но если бы только это одно было — некоторые помещики зло тяжкое вершат, без суда и следствия, токмо по одному желанию своему зловредному произвол всяческий вершат, законом пренебрегая, жизни и имущества своих крепостных лишают! А жалобщиков в Сибирь ссылают, чтобы другим жалобы свои нести некуда было! По-божески ли такое?!
Тишина в зале сгустилась — о творящихся безобразиях знали все собравшиеся, и впервые они были озвучены, и кем — самим императором. Сам Вяземский поежился — как генерал-прокурор он прекрасно знал о злоупотреблениях, которые значительная часть дворянства уже таковыми не считала. А ведь такое могло привести к бунту, дыхание которого явственно ощущалось, и лишь вера в доброго царя еще сдерживала крепостных от выступления злонамеренного.
— А ведь не только души человеческие смертью губят. Мыслимое дело тому, кто в Христа верует, православными душами торговать, родителей с детьми разлучая. И о сделке с нечистым в газетах объявления дают, где христианская душа по цене певчей птички идет! Более того, уже басурманам принялись христиан продавать алчность свою удовлетворяя — девиц невинных, даже крох малых в гаремы продавать?!
Если бы не священники, что о пастве своей радеют, то о том преступлении и не узнали бы! За такое преступление христопродавцы были судом жестоко наказаны — и так будет впредь!
В зале прокатился небольшой гул, тут же смолкнувший. Присутствующие были шокированы, хотя многие о том ведали или догадывались. В той же Персии и Крымском ханстве девственницы особо ценились, так что через посредников некоторые помещики сбывали «живой товар» с большой выгодой для себя. Вот только нарвались — были судимы, дворянства и чести лишены, жестоко биты кнутом и отправлены в Сибирь. А для острастки другим лиходеям, вотчины с крестьянами были в казну отписаны — и в зале о том многие хорошо ведали.
— Дворянство наше должно над крестьянством попечение отцовское иметь, пригляд родительский, а не над рабами издеваться по прихотям своим. А крестьяне наши, за опеку над ними и с заботою, как дети родителям, лаской и трудом отплачивать за добро. А посему принял я такое решение, господа советники мои…
Император Иоанн Антонович остановился, пристально обвел взглядом собравшихся. И снова заговорил, голос его стал намного тише, все даже затаили дыхание, чтобы лучше самодержца слышать.
— Все дворяне за службу верную и непорочную, воинскую в двенадцать, а гражданскую двадцать лет, поместье от меня получат на следующих условиях, дабы служение свое державе нести могли бы, не испытывая нужды откровенной. А условия таковы…