Кровь с небес
Шрифт:
Все шло хорошо, пока Раймонда не решилась прервать это молчание.
И тоже совершила роковую ошибку.
– Это прислали сегодня, – сказала она и, по-прежнему не поднимая головы, протянула мне конверт. Рука с конвертом неуверенно застыла в воздухе, как будто не было доподлинно известно, где именно я стою.
Я подождал несколько секунд, а рука Раймонды все так же висела в пустоте. Внутри меня все кричало: ты должен успокоиться.
Потом я выхватил у матери конверт, все еще пытаясь сдерживать раздражение. В самом деле, какое отношение имела мать к моим профессиональным проблемам? Если бы я смог обуздать скверный
– Это приглашение на представление, – пробормотал я невнятно, пытаясь придать своему голосу самое спокойное выражение.
– Да что это с тобой? – спросила меня мать, полностью сосредоточившись на какой-то особо сложной детали своей работы – и все ради того, чтобы на меня не смотреть.
– Представление, сеанс гипноза, – процедил я в ответ.
– Да что с тобой? – повторила мать уже громче, но с прежней интонацией.
Я сделал глубокий вдох, как перед прыжком. Затем, уронив карточку на стол, рывком потянулся за стаканом, который до того отставил в сторону. Потом огляделся в поисках кувшина.
И тут впервые за все это время мать взглянула на меня. Она больше не шила. Она безвольно сложила руки на коленях и подняла голову. В глазах у нее по-прежнему стоял все тот же вопрос.
Я перестал искать кувшин и уставился на мать.
– Ничего! Что со мной? Ничего! Все хорошо, понятно? – прокричал я. Меня переполняла злость, и из глотки вырвалось глухое сипение.
– Что ж, если у тебя все так хорошо… – съязвила мать, вновь принимаясь за шитье. При этом она обиженно надулась.
Меня прорвало:
– День не заладился, понятно? Дождь льет уже невесть сколько, я из-за этого плохо сплю, понятно вам?… Да ладно, мало ли что еще… Ясно?
Обида матери все росла. Она скептически хмыкнула.
– Я совсем выбился из сил… Вот только дуться на меня не надо!
Ее лицо стало как у идола с острова Пасхи.
– Простите меня… Хорошо? Меня все сейчас раздражает, ведь вы знаете, это из-за дождя. Ведь так?
В ответ повеяло арктическим холодом.
– Ладно, ладно, будет вам! Вы же меня знаете! Ну, зачем вы так? Давайте сходим вместе на представление, на сеанс гипноза, – наконец взмолился я, снова взяв со стола карточку с приглашением.
Вместо ответа – полный паралич лицевых мышц.
– Мама, послушайте, перестаньте, что вы, право. Вы только посмотрите, вот: факир, настоящий индийский факир. Давайте сходим вместе!
Вместо ответа – полный паралич мышц тела.
– Хорошо, поступайте, как знаете! А я пойду собираться!
Пришлось пережить несколько минут тягостного молчания, прежде чем в ковшике, поставленном на огонь, согрелась вода для умывания. Я некоторое время наблюдал за прозрачной поверхностью воды, пробуя ее то и дело пальцем. Еще холодная, уже чуть теплая…
Раймонда продолжала старательно шить, словно невеста, которая готовит себе приданое. Я стоял у камина, сгорбившись и повернувшись к ней спиной. Потом я решил, что все равно, достаточно горяча вода или нет, но ждать у меня нет больше сил. Я понес дымящийся ковшик к себе в комнату, вылил воду в таз, погрузил в него лицо. Проведя неопределенно долгое время в полной тишине, я поднял голову. Из зеркала на меня взглянуло усталое лицо.
Раймонда сидела все в той же позе, когда спустя целый час, до синевы выбритый и напомаженный, я вернулся в кухню. Она ни слова не сказала, даже когда увидела, что я надеваю пальто английского сукна на темно-серый костюм. На темно-серый выходной костюм. Ни слова. Даже когда я взялся за зонт и распахнул дверь… и ушел.
Я был в ярости.
«Грандиознейшее зрелище в мире» должно было состояться в зале Городского Собрания, который был по этому случаю необычайным образом украшен… Прямо напротив входа, где два лакея, наряженные в костюмы, которым надлежало производить впечатление индийских, встречали «избранную публику», был расположен грубо сколоченный помост, с боков затянутый красной тканью. Это была сцена. Задник декораций изображал панораму Бомбея на закате. По крайней мере, мне так показалось, но я бы не дал руку на отсечение, что именно так все и было.
Как всегда, я встретил много знакомых, я здоровался то с одним, то с другим, делал комплименты то одной, то другой даме, помахал моему другу Поли, гордо демонстрировавшему двум барышням в синих платьях свои новехонькие нашивки старшины. Я бродил по залу, как неприкаянный грешник, я хотел бы очутиться где угодно, но только не здесь. Я ненавидел факиров, ненавидел дождь, в тот вечер я ненавидел самого себя.
Она стояла неподалеку. Она была прекрасна. Она смущенно оглядывалась по сторонам. Она кого-то ждала. У меня вызвали умиление ее нелепое платье, словно неумело перешитое с чужого плеча на ее стройную фигурку, и нелепая соломенная шляпка, украшенная веночком из сухих цветов.
Я подошел к ней ближе, нас разделяло всего несколько шагов. «Здесь занято?»– спросил я, указывая на стул, стоявший слева от нее.
Она потупилась, отрицательно покачала головой. Я уселся, но прежде предложил сесть ей. Она снова покачала головой, вновь вышла в центр партера и направилась к выходу.
Она вернулась как раз в тот момент, когда один из лакеев давал второй звонок.
Я встал, чтобы она не чувствовала себя неловко. Когда она оказалась совсем рядом со мной, я ощутил запах ландышей, исходивший от завитков на ее шее, откуда поднималась вверх густая масса черных как вороново крыло прядей, собранных под шляпкой в тугой пучок.
Прозвенел третий звонок.
– Садитесь, – осмелился предложить ей я, заметив, что стул справа от нее по-прежнему пустует.
Она покачала головой.
– Я с вами не знакома, – скорее гордо, чем стыдливо прошептала она.
Я представился, важно задрав подбородок, и протянул ей правую руку без перчатки.
Она продолжала в растерянности смотреть на меня. За дымкой вуалетки глаза стали огромными от удивления.
– Паттузи… Клоринда, – сказала она едва слышно.
Глядя на нее с моего места, я подумал, что ее соломенная шляпка с украшением из высохших цветов, совсем не подходящая к такому дождливому вечеру, казалась траурным веночком. Такие венки надевают девочкам-сироткам на похоронах важных особ.