Кровь за кровь
Шрифт:
Спустя некоторое время уже белые приговорили шустрого юнца к "вышке". Правда, не за то, что он воевал против них, а за конокрадство – в его жилах текли и несколько капель цыганской крови, грех прадеда, умыкнувшего невесту из шатра вечных бродяг. От пули Дивеева спасли красные, что потом пришлось весьма кстати – до тридцать седьмого года он считался героем гражданской войны со всеми вытекающими отсюда привилегиями.
Сталинские "орлы", как по тем временам, посадили его за пустяк – Дивеев умудрился запустить руку в государственную мошну. /В тридцатые годы он закончил фельдшерские курсы и его поставили что-то там возглавлять./ Правда, поговаривали, как рассказывал мне дед, что "хитрая цыганская морда" Дивеев стал казнокрадом по единственной причине – чтобы избежать более серьезной статьи,
При Хрущеве судимость Дивееву сняли – как потерпевшему от "культа личности". И снова поставили на хлебную должность, тоже по врачебной части. И опять посадили – фельдшера угораздило попасть в эпицентр событий в одном южнорусском городке, когда внутренние войска расстреляли забастовщиков, осмелившихся требовать лучшей жизни.
Из тюрьмы Дивеев вышел законченным диссидентом, потому никто не удивился, когда при Брежневе его опять послали за антиправительственные выступления туда, куда Макар телят не гонял. Но в конце концов, учитывая преклонный возраст Дивеева и его героические деяния на фронтах гражданской и отечественной войн, власти все-таки смилостивились и выпустили правдолюбца из каталажки – на этот раз окончательно и бесповоротно. И только горбачевская перестройка не успела написать для Дивеева соответствующую статью уголовного кодекса и то, я так думаю, по причине своей скоротечности. Фельдшер возвратился в родные края и на общественных началах стал оказывать всем нуждающимся врачебную помощь. За свои труды он обычно получал скромно и натурой – маслом, яйцами, мукой и самогоном. К слову, свое фельдшерское дело он знал досконально и мог дать фору даже дипломированным врачам. Несмотря на возраст, водочку Дивеев употреблял регулярно, каждый день. Правда, не более стопки.
– Попроси, – согласился дед. – Мы с ним давно не виделись.
– Но как они догадались, что Лева и Элла прячутся именно здесь? – спросил я больше себя, нежели Артема Тарасовича.
– Не знаю, – пожал плечами дед. – Может, эта девка сама кому рассказала.
– Как это? – опешил я. – Они ведь сидели взаперти. Или нет?
– Сидели, сидели… – закивал Артем Тарасович. – Я твой наказ выполнил. Но у нее была такая маленькая штучка… ну, ты знаешь… заграничная. Как телефон.
У Эллы был мобильный телефон! Ну рыба, ну бильдюга, ну простипома ушастая! Как я не догадался проверить ее сумочку!? Она вышла с кем-то на связь, а все дальнейшее – дело техники. Или мафиозные спецы определили откуда идет сигнал, или захомутали того, с кем эта прошмандовка говорила.
– Ладно, я попылил обратно. Закройтесь в доме и чтобы на улицу до моего приезда ни-ни.
Харчей у вас хватит, – указал я на битком набитый съестными припасами "абалаковский" рюкзак, который я затарил по дороге, в ночном магазине.
– А может денек погостишь? – робко и безнадежно спросил дед.
– Никак не могу. Нужно Леву выручать. Разберусь со всей этой мазутой – обязательно приеду. Ружье, что я тебе оставлял, тоже забрали?
– Обижаешь… – хитро ухмыльнулся дед. – В тайнике, за печкой. Помнишь?
Еще бы… Я был еще пацаном-несмышленышем, когда узнал о его существовании. Там обычно хранили самогон и аппарат для приготовления "огненной воды". Зная о дедовой "заговоренной" водке, пользующейся повышенным спросом среди жителей окрестных сел, одно время менты проводили обыски в нашем доме едва не каждую неделю. Но тайник так и не нашли. Уж очень он хитро был устроен – с электродвижком, поворотным механизмом, открывающим лаз в крохотный погребок, искусно замаскированным кнопочным пультом и специальным фиксатором. Да, дед и впрямь был отменным механиком, мастером на все руки…
Посетив Дивеева, который вовсе не удивился столь раннему вызову и даже обрадовался – он тоже был не равнодушен к дедовой "заговоренной" водке – я возвращался той же дорогой, которой вез в деревню Маркузика. Она была гораздо короче новой автотрассы, проложенной
На сей счет у меня были достаточно обоснованные соображения. Нападение на деда совершили совсем недавно, от силы за час до нашего приезда – это я определил по крови на полу спальни. Значит мафиозные ублюдки просто не могли далеко убраться, так как на лесной дороге мне не встретилась ни одна машина. Выходит, они поехали кружным путем, автотрассой, которую, едва закончив капстроительство, начали по нашему обыкновению ремонтировать; в этом я убедился в предыдущий приезд, когда рискнул вернуться по новой дороге. Поэтому у меня был некоторый запас времени и я гнал "девятку" как сумасшедший – вдруг мне повезет? Кроме того, я точно знал, на какой тачке приезжали похитители маэстро и танцовщицы – свежие следы широких шин "джипа", отпечатавшиеся на обочине неподалеку от нашего двора, трудно было спутать с какимнибудь другими…
На эту горушку я стремился всеми фибрами и жабрами своей души. Хорошо окопавшись на ее вершине, можно было с одним крупнокалиберным пулеметом НСВ держать целый фронт. Отсюда открывался великолепный вид на автотрассу – как в одну, так и в другую сторону.
И все-таки я оказался прав! Маленькая, быстро приближающаяся клякса, которая вынырнула из-под лесной сени, постепенно трансформировалась в мощную импортную машину с затемненными стеклами. Как я и предполагал, водитель поберег свой "джип" на ремонтируемых участках трассы и не гнал его с большой скоростью. Впрочем, в этом не было ничего необычного – хваленая американская и японская техника, даже самая прочная, гробилась на наших дорогах за год, максимум два. Потому даже особо крутые из новых русских старались гонять на всю железку свои навороченные мастодонты только на более-менее приличных участках шоссе.
Уже рассвело. Но дорога еще была пустынна. Я укрыл "девятку" за бугром, под чахлыми деревцами – так, чтобы ее не заметили. И занялся подготовкой автотрассы к встрече. У меня не было полной уверенности, что в "джипе" находятся именно те, кто мне нужен. А потому я разбросал по шоссе камни, найденные на обочине; их тут хватало. У меня получилась маленькая баррикада. Я не сомневался, что пассажиры авто не усмотрят в этом нечто подозрительное – на наших дорогах еще и не такое валяется. Сам я устроился на верху траншеи, дном которой являлась автотрасса, особо не маскируясь, потому что все равно нужно было брать "джип" на абордаж.
Все получилось, как я и задумал. "Джип" остановился, из него вылезли два качка и, как это принято у всех наших автолюбителей, сначала они начали матерно ругаться. А затем стали советоваться, что делать – освободить шоссе от хлама или попытаться объехать стороной. Я только ухмыльнулся – в этом месте автодорожники для уменьшения уклона на подъеме углубились в холм метров на двадцать, потому откосы дороги были такими крутыми, что на них никакой вездеход не удержится.
Я не стал дожидаться, пока они договорятся и скатился вниз по откосу словно большой булыжник. В руках у меня было помповое ружье, а на голову я напялил вязанную шапочку Эллы, проделав в ней отверстия для глаз и рта. Первым делом я подбежал к "джипу" и выдернул наружу совсем обалдевшего от неожиданности водителя. Мельком глянув на заднее сидение, где сидели, словно два голубка, Берман и несравненная Элин /есть! слава Богу…/, я навел оружие на качков и рявкнул:
– На землю! Быстро! Иначе урою! Ничком, суки! Руки за голову! Лежа-ать!!!
Они упали, как подкошенные. Конечно, у них были пистолеты. Но когда на тебя смотрит большим черным глазом "дура", похожая на мини-пушку, и ты уверен, что она заряжена не солью, а патронами с картечью, которая на таком расстоянии делает из цели дуршлаг, то храбрость обычно опускается в пятки и тебе хочется немедленно превратиться во чтото прозрачное и невидимое. Тут уж не до геройства.
Я даже не стал их связывать. С мстительной радостью /это вам за деда, вонючки!/ я прошелся по их черепушкам укороченным прикладом ружья и усыпил всех трех по крайней мере минут на десять. Быстро обыскав качков, я изъял лишь документы, а оружие /три ствола, все "макаровы"/ просто выбросил в кусты. Все это время, пока я возился с качками, Лева и Элла сидели, притаившись и не подавая ни звука.