Кровь за кровь
Шрифт:
Чугунок пришла в сопровождении целой свиты своих работников. Посмотрев на харч, который они принесли, я почувствовал радостный подъем – Лилька притаранила сколько первоклассной жратвы, что из-за такого вкусного изобилия я готов был махнуть рукой на принципы и лишиться своей девственности. Немедленно. Но только не по окончании пиршества, когда даже меня будет трудно поднять из-за стола, не говоря уже… Что поделаешь, полный желудок не терпит конкуренции.
Посиделки в Лилькиной вотчине длились больше двух часов. И все это время Чугунок безостановочно чесала языком. Насытившись, сначала я, а затем и Плат делали робкие попытки побыстрее свалить из "Эдема" – так назывался бар – но эта хитрая стервочка каждый раз нажимала кнопку на переносном пульте и в дверях
В конце концов мы распрощались вполне довольные встречей: я и Серега по причине полного кайфа, который нам в последний раз довелось испытать на встрече выпускников благодаря щедротам Боба Стеблова, а наша боевая подруга была на седьмом небе от уникальной возможности сделать такую длительную гимнастику своему языку в присутствии покорных и терпеливых слушателей.
Каюсь, Лильку я все-таки на прощанье поцеловал. Пришлось. Притом в губы и почти взасос. И скажу честно – без особого нажима с ее стороны и даже с приятностью. И должен вам доложить, что женщины с годами меняются в этом деле только в лучшую сторону. Главное в такой ситуации для мужика – это вовремя закрыть глаза и мечтать, мечтать, мечтать…
Глава 21. СТАРЫЙ ГЭБИСТ
Нас резко оставили в покое. Подозрительно резко, чтобы не сказать больше. Теперь никто не сидел у нас на хвосте, никто не использовал оптику, чтобы следить за нами издали, и никто не препятствовал нам заниматься поисками неуловимого "слесаря-мороженщика".
Мы понимали, что над нашими головами собираются грозовые тучи, но были не в состоянии ни остановить свой бег, ни спрятаться куда-нибудь, чтобы переждать ненастье; смертельно опасное ненастье. Что двигает в такие моменты людьми, трудно сказать. Они уподобляются мигрирующим животным, которые, сбившись в сплошную массу, непрерывным и нескончаемым потоком бегут только к им одним известной цели, не обращая внимания на естественные ловушки, сплошь и рядом встречающиеся на нетореных тропах. Тысячами срываясь в пропасти, сотнями проваливаясь в трясины и захлебываясь на речных стремнинах, животные-камикадзе тем не менее продолжают свой путь будто их охватило повальное безумие.
Так получилось и с нами. По крайней мере, со мной и Платом; Маркузика мы оберегали со всем тщанием, на которое только были способны, хотя такая опека ему и не нравилась.
Он преимущественно сидел взаперти, по-прежнему пытаясь "расколоть" винчестер, позаимствованный нами в бане. Когда мы возвращались в контору, Марк устраивал нам бурные сцены, что называется, на ровном месте. Но и я, и Серега мудро помалкивали, не устраивая конфронтации, прекрасно понимая, что наш гений находится на грани психологического срыва – ему никак не удавалось подобрать код к информации, записанной на жестком диске винчестера.
Из достаточно обширного списка лоточников, потерпевших неудачу в бизнесе и возвративших передвижные морозильные установки в нужный нам период, мы отобрали пятерых, наиболее вероятных кандидатов на роль "слесаря-мороженщика". Двое из них оказались особами женского пола, обозленными на свою неустроенную жизнь до крайности. Нам пришлось пустить в ход не только мужское обаяние, но и примитивный ментовский нажим, которым Плат владел в совершенстве, чтобы убедиться в непричастности этих двух фурий к похищению Кристины.
Еще два мужика, лентяи и пьяницы по натуре, легкомысленно позарившиеся на "шальные" деньги лоточника-мороженщика, обещанные рекламой фирмы господина Белякова, тоже не представляли особого интереса; разве что в плане классификации человеческих видов. За неделю так называемой работы они умудрились испортить товар и сломать взятые напрокат морозилки. Когда мы расспрашивали их об интересующих нас проблемах, они вели себя на удивление смирно и покладисто, хотя и были подшофе.
Причину такого примерного поведения нам объяснили соседи, которые были в курсе событий. Оказывается, эти два ловкача по социалистической привычке хотели спихнуть фирме поломанные морозилки за здорово живешь, на арапа. Но не тут-то было. Крутые парни им быстро втюкали в головы разницу между ничейной государственной и частной собственностью, напрочь отбив охоту вешать лапшу на уши кому бы то ни было.
Звериный оскал капитализма вылился этим хитрецам в крупную копеечку и поломанные ребра. Поэтому при виде двух таких амбалов, как я и Серега, они решили больше не искушать судьбу и исповедались нам, как на духу.
Оставался последний, некто Тертышный, военный пенсионер. Он жил бобылем и имел двухкомнатную квартиру в центре города, которую сдавал молодой семье, а сам обретался неизвестно где и с кем. Используя свои связи, Плат узнал, что Тертышный – бывший сотрудник НКВД, притом из тех, у кого и после смерти на личном деле стоит гриф "Совершенно секретно". Похоже, конспирация у бывшего гэбэшника вошла в кровь и плоть. Он даже деньги от квартиросъемщика брал не как все нормальные люди – в открытую и в заранее обусловленное время, а когда ему заблагорассудится, предупреждая об этом по телефону за час до встречи. Несколько смущенный квартирант рассказал, что Тертышный обставлял их свидания словно нелегал – с паролем в виде какого-нибудь журнала и различными маскировочными ухищрениями. Сумасбродный старик, как выразился парень, каждый раз приходил в другой одежде, при этом нередко надевая парик и цепляя накладную бороду. Если "пароль" – обычно журнал "Огонек" – Тертышный совал в карман, значит встреча переносилась на другой день. Ко всему прочему он обладал удивительной, пугающей простодушного паренька-квартиросъемщика особенностью внезапно появляться и мгновенно исчезать, будто растворяясь в людском потоке.
– Он? – с сомнением спросил я Серегу.
– Что значит – он? – ответил вопросом на вопрос мой друг и шеф.
– Обозлившийся на новых русских старый чекист, у которого поехала крыша. По-моему, этот Тертышный вполне способен отмочить номер с похищением.
– Согласен. Однако, есть одно "но" – внешний облик старого гэбэшника никак не подходит под описание "слесаря-мороженщика". Тертышный, судя по рассказам соседей, невысокого роста, лысоват и с лицом похожим на бульдожью морду.
– Возможно, он работает с кем-то в паре.
– Не исключено, – согласился Плат. – Но чтобы проверить наше предположение, Тертышного нужно еще отыскать…
– И вытрясти из него душу, – подхватил я, – чтобы он раскололся, как гнилой орех.
– Что будет отнюдь не просто, учитывая его "славное" прошлое.
– Поживем – увидим, – злобно окрысился я, запихивая в карман "вальтер"; теперь без оружия мы с Платом не ходили даже в туалет.
Правда, Серега имел в этом отношении по сравнению со мной некоторое преимущество – он таскал с собой наградной отцовский ТТ модификации 1951 года и в случае прокола с правоохранительными органами мог оправдаться, сославшись на кучу разных причин, побудивших его вынести оружие из дому. Зато мне не нужно было, в случае чего, придерживать палец на спусковом крючке из опасений засветиться – мой пистолет не значился ни в одной картотеке; если, конечно, верить Чуре. Впрочем, я не собирался сдаваться с оружием в руках ни бандитам, ни на милость нашей горячо любимой милиции.
Поиски старого гэбэшника несколько затянулись. В принципе мы могли дождаться, когда он соизволит напомнить о своем существовании квартиросъемщику /на этот счет у нас была с парнем договоренность/, но месяц только начался, и сидеть, ожидая с моря погоды три недели, нам было не с руки. Плат, почерневший от вполне понятных переживаний, нарезал вместе со мной круги по городу и окрестностям на презентованном Стебловым "жигуле" с раннего утра до ночи. Эти поездки были мне в тягость, так как мой друг в последнее время напрочь утратил присущее ему чувство юмора и на мои попытки побалагурить не откликался. Потому я сидел рядом с ним в "жигуленке" как приговоренный к пытке молчанием, до боли в челюстях стискивая зубы – чтобы нечаянно не отвязать свой неуправляемый язык и не нарваться на очередные неприятности.