Кровавая Мэри
Шрифт:
Из маминого дневника:
«… Я знала, что он будет бабником: в школах есть классы А, и В… Нос первого до последнего класса он учился только в Б!..
… Женщины его любят, а разлюбят, значит, есть за что!.. Наша прима однажды высказалась о своём зяте: «Как можно любить такого человека!?.. У него же ни одного достоинства — сплошные недостатки!»… Глупая клуша! Жизнь прожила и не поняла: любят именно за недостатки! А за достоинства — уважают!
…
С годами к авантюризму Дартаньяна прибавилась мудрость Атоса и сдержанность Арамиса. Не прибавилось только силы Партоса, но он возмещал её первым разрядом по самбо.
… А, может, Алину, переводчицу из «Интуриста»?..
При этом имени Борис опять улыбнулся: воспоминание было явно приятным. Ну, и темперамент был у этой девочки! Она в него буквально вцепилась: звонила каждые полчаса, приходила на работу, подстерегала у дома. Алина была вся нацелена на секс, и телом, и умом. В постели с ней было превосходно, но в «антрактах» Борис погибал от скуки, говорить было не о чем, кроме: кто с кем, куда. где. как и сколько раз… Пытаясь от неё избавиться, он знакомил её со своими друзьями, опытными обольстителями, которым удавалось её отвлечь на два-три дня. но потом она снова возвращалась к Борису.
— Как ты можешь столько терпеть? — удивлялись друзья. — Да пошли ты её подальше!
Борис никогда не мог словесно оскорбить женщину, но он выполнил совет друзей в буквальном смысле.
Алина была заочно влюблена в режиссёра Стивена Спилберга: по десять раз смотрела каждый его фильм, вырезала его фотографии из всех газет и журналов и клеила их в альбомы. Однажды её отсняли в рекламном ролике Интуриста, похвалили за фотогеничность, и она стала мечтать о карьере киноактрисы, надеясь, что когда-нибудь её пригласит сниматься сам Спилберг!
Зная об этом, Борис составил письмо от имени Спилберга, адресованное Алине, в котором тот сообщал, что увидел её в рекламном ролике, давно искал именно такой типаж, поэтому просит её прилететь в Голливуд для собеседования. Это письмо, переведенное на английский, он передал приятелю в Лос-Анджелес с просьбой вложить его в американский конверт и отправить в Москву из Голливуда с обратным адресом офиса компании Спилберга.
Чтобы у Алины не возникло никаких подозрений, письмо было направлено в Интурист. Но Алина и не думала сомневаться. Она примчалась, радостная и счастливая, показала письмо и стала просить прощение за то, что вынуждена его покинуть. Борис, ещё более счастливый, чем она, устроил ей такое прощание, был так страстен и нежен, что она даже заколебалась: а может не ехать?.. Понимая, что перестарался, он патетически произнёс: «Ты не имеешь права подводить Спилберга, наносить ему такой моральный удар!», и даже свои последние деньги
Алина улетела и долго не возвращалась. Потом стали доходить слухи, что благодаря своему английскому языку и армянскому темпераменту ей удалось пробиться к Спилбергу. Она показала ему письмо и все альбомы с его фотографиями. Над письмом он посмеялся, а альбомы его растрогали. Он велел сделать фотопробу, а затем, отснял её сперва в массовке, потом в маленьком эпизодике и пообещал в следующем фильме дать небольшую роль. Теперь она всюду представлялась как любимая актриса Спилберга. Через год прилетела повидать родных, прибежала к Борису с коньяком и подарками, благодарная за этот розыгрыш, который круто изменил её судьбу. Она похорошела, в ней появился заморский шарм — он попытался затащить её в постель, но уже не удалось: она вся была переполнена Спилбергом!
Борис не рассказал Тине о том, что сегодня его по телефону разыскала Юля, очень взволнованная, и просила обязательно повидаться, чтобы сообщить что-то важное. Он обещал приехать после совещания у шефа. Тину решил не брать: с женщинами надо разговаривать один на один, тогда они более откровенны.
Юля встретила его на пороге дома, чувствовалось, что она его ждала. На сей раз, она была в чёрной юбке и чёрном свитере, который, наплевав на траур, вызывающе обтягивал и обрисовывал её роскошную фигуру. Она была возбуждена, глаза лихорадочно блестели — Борис понял, что она изрядно выпила.
Юля привела гостя в кабинет покойного Бурцева, закрыла дверь, поставила перед ним фужер и на треть опорожненную бутылку виски.
— Пейте!
— Потом. Сперва расскажите, что стряслось?
— Ая выпью!
Налила себе и выпила залпом.
— Так в чём же всё-таки дело?
— Меня убьют.
— Почему вы так решили?
— Я беременна. У меня будет сын.
Он несколько секунд молчал, переваривая неожиданную информацию. Потом спросил:
— Бурцев это знал?
— Я от него скрывала.
— Почему? Мне кажется, если б он знал, он бы молился на вас!
— До родов — да. А потом бы отнял его, а меня бы загнал куда-нибудь в Сибирь или просто убил… Я ему не нужна, ему и сын не нужен — ему нужен был наследник его империи. Упустив старшего, он бы младшего растил сам, по своему образу и подобию…
— На что вы надеялись?
— Что он меня раньше выгонит и не узнает. А сейчас… Сейчас я внутренне ощущаю какую-то опасность.
— От кого она исходит? От Дуклера?
— Да что вы! Давид никогда не поднимет на меня руку.
— Почему вы так уверены?.. Он ведь всё время рвался к акциям Бурцева.
— Эх, детектив, детектив!.. Копаетесь, разбираетесь, а так ничего и не поняли!.. Это же ребёнок не Олега, а Давида. Удивлены?… То-то!.. Видите, как мы с ним удачно маскировались. Дуклер — первый мужчина, которого я полюбила не за деньги, не за подарки, а по-настоящему! Он для меня и отец, и друг, и любовник. Каждая наша встреча была, как в последний раз, если б Олег узнал, убил на месте, и его, и меня… Я чувствую, что опасность грозит не только мне, но и Дуклеру.