Кровавая весна
Шрифт:
– В тепло! К гоблинам! – звонко донеслось уже от лестницы. – Фи! Жадина!
– Вот так и живем, – прокряхтел я, поймав смешливый взгляд проходящего мимо стражника.
– Женились бы ужо, господин! – не преминул сказать он то, от чего я скривился, будто раскусив кислую ягоду. – Когда оттаете! – поспешно добавил парень-страж, разведя руками.
– Платит вам Рикар, что ли, – прорычал я, шагая к платформе подъемника. – Тьфу!
За моей спиной послышался звук подзатыльника и наставительный голос более старшего стражника:
– Молод еще советы господину давать! У-у-у, склирс желторотый!
– Да я же как лучше…
– Ты в ущелье
В разговор стражников вмешался дробный топот коротких ног и звяканье инструментов. По лестнице взбирались коротышки гномы. Аврал начался. Поселение спешно готовилось к обороне, латая последние дыры в защите и стараясь предусмотреть любой вариант событий.
Прикоснувшись к холодному граниту скалы железной перчаткой, я вновь вспомнил слова Койна о Каменном Отце, боге гномов…
В свое время отец Флатис и Рикара называл язычником, выходцем из каких-то дремучих лесов, где священников до сих пор называют друидами. А ведь священников ни за что не станут называть друидами… это какой-то пережиток прошлого, когда жители лесов возносили молитвы кому-то, но уж точно не Создателю Милостивому.
Не было печали… впрочем, почему печали?
В любом случае надо будет расспросить Койна поподробней. Когда появится время.
У шурдов вырвался панический вой, когда заснеженные кусты будто взорвались и из-за них выбрался кошмарный костяной паук огромных размеров. Киртрассы… любимые детки нашли своего отца, явились на его призыв.
Закутанный в белоснежный плащ Тарис тихо рассмеялся, глядя, как киртрасса направляется прямо к нему, походя сбив с ног нерасторопного гоблина, отбросив тщедушную фигурку в сторону и мимоходом распоров ему кожу. На снег плеснуло кровью, воющий гоблин закатался на земле, зажимая распоротую руку.
Спешившись, Тарис шагнул к киртрассе, замершей в шаге от него и припавшей к земле.
– Малышка моя, – прошептал некромант, кривя сгнившие губы в радостной усмешке. – Нашла меня, крошка. Нашла папочку…
Гигантский паук отозвался протяжным скрежетом, пылающие глазницы вспыхнули ярче, чудовищные лезвия защелкали в безумном ритме. Нежить, пережившая века, радовалась возвращению хозяина.
– Иди ко мне, – Тарис вытянул обе руки навстречу, и тварь подалась вперед.
Лицо Тариса и оскаленный шипастый череп застыли меньше чем в локте друг от друга, мертвые глаза утопленника заглянули в пылающие глазницы нежити.
– Я вскормил вас кровью собственных матерей, – прошептал Тарис. – Я отец ваш… кормил и лелеял вас. Теперь же накорми и ты меня, дитя мое.
Вновь заскрежетав в ответ, паук дернулся, в его глазницах закрутился медленный светящийся водоворот. Некромант издал продолжительный вздох, его плечи распрямлялись с каждым мигом, серая кожа лица с темными прожилками разложения менялась на глазах, наливаясь розовым. Несколько костей внутри тела Тариса с хрустом встали на свое место, на пальцах рук начали светлеть почерневшие ногти, на висках закучерявились светлые волоски.
Еще через пару секунду принц Тарис неохотно оторвался от киртрассы.
– Достаточно, дитя мое. Не отдавай все.
Потянувшись всем телом, некромант прикоснулся к ожившей щеке, коснулся кончиками пальцев вновь упругих губ и торжествующе захохотал, воздев над головой костяной кинжал с пульсирующим в рукояти драгоценным камнем.
– Скоро! – сорвалось с его губ четко и ясно. Косноязычие и нечленораздельность бесследно исчезли. – Очень скоро мы вновь встретимся, Пробудившийся!
В глубине заснеженной долины тускло сверкнули два огонька. Еще один древний костяной паук прокладывал себе путь через снежную целину, спеша к хозяину. Послышался длинный протяжный звук, похожий на радостное поскуливание собаки, встретившей давно пропавшего хозяина.
– Я жду тебя, девочка моя, – крикнул в ответ Тарис Ван Санти, заходясь булькающим смехом. – Папочка ждет!
Мимо стоявшего в снегу принца безостановочно тянулись темные шурды, тяжело переставляющие ноги. Где-то позади натужно скрипели древние осадные машины, влекомые силами безучастных ко всему мертвяков…
Сейчас, после истощающего похода, многие шурды выглядели ничуть не лучше истерзанной нежити. Они едва тащились, на издыхании преодолевая склоны, цепляясь за кустарник, а иные и вовсе опирались на наспех вырезанные посохи. Казалось, вот-вот они рухнут, чтобы никогда больше не подняться. Но это впечатление было обманчивым.
Никто даже не заикался об остановке на отдых. Никто не пытался прикинуться обессилившим. Шурды знали, что вскоре их предводитель скомандует привал, после чего возденет в воздух кинжал, произнесет несколько гортанных слов, и на всех темных гоблинов снизойдет благодать. Израненные ноги сами собой исцелятся, ноющие мышцы благодарно расслабятся, витающий в их головах туман исчезнет вместе с головной болью. Так было при каждой остановке. Равно как и пылающие костры с булькающими над огнем котлами с густой похлебкой, щедро сдобренной человечиной, что сейчас в виде мертвяков сама шагала за ними следом.
Принц Тарис умел и любил заботиться о своих войсках. Но и требовал многого.
Именно поэтому изуродованные с рождения шурды даже не смели заикнуться о преждевременной передышке. Потому что столь же четко они знали, что в самом тылу, прямо за осадными машинами, мертвяки тащат две скрипящие телеги, в каждой из которых лежит пульсирующий Пожиратель, небрежно прикрытый шкурами. Огромные и вечно голодные Пожиратели всегда были рады новой подачке. По небрежно брошенной фразе их Отца Тариса темные гоблины прекрасно уяснили, что эти телеги называются не иначе как «походное место отдыха». Всем обессилившим шурдам предлагалось сесть на любую из телег и передохнуть. Но пока никто не возжелал посидеть на краю телеги, по центру которой ворочается Пожиратель. Самоубийц среди шурдов не было. Поэтому, до хруста сцепив гнилые зубы, они шагали и шагали, неся на своих сгорбленных спинах оружие и припасы. И сами не замечали, что после каждого такого привала, после каждой передышки и после каждой зловонной трапезы им становилось все легче и легче преодолевать трудности пути. Шурды становились выносливее… а в их гноящихся глазках все чаще мелькала врожденная кровожадность, сменившая собой мутный туман усталости. Да и гнойные сгустки постепенно исчезали, чтобы больше не появиться. Некоторые темные гоблины впервые в жизни взглянули на окружающий мир чистым, ничем не замутненным взором. У многих заработали с рождения атрофированные пальцы, руки и даже ноги. И это если не обращать внимания на совсем уж ничтожные мелочи – начавшие расти волосы на плешивых головах, исчезнувшие пятна на коже, пропавшая боль внутренностей, что терзала почти каждого шурда на протяжении всей его жизни. Что говорить о молодых, если даже самые старые гоблины становились все живее и живее с каждым днем пути, стряхивая с себя старческую немощь, словно грязный плащ.