Кровавое безумие Восточного фронта. Воспоминания пехотинца и артиллериста Вермахта
Шрифт:
Среди кандидатов на освобождение не было Алоиса Пислингера. Но как мне удалось впоследствии разузнать, он был отправлен со следующей группой пленных в феврале 1948 года.
В 8 часов мы в последний раз вышли на построение. Лица у всех сияли, и все-таки втуне опасались очередного сюрприза этих наших непредсказуемых русских. На складе мы получили новую одежду, полушубки и шапки. В обед, как всегда, съели свой суп и кашу, а к ним дневную пайку хлеба. А после этого оставалось терпеливо ждать. Прождали мы до 17 часов, пока за нами не приехал грузовик. В сотый раз проверили наши документы. Врачиха еще раз затеяла медосмотр. Потом всем вручили полотенце и по куску мыла.
Нас доставили в сборный лагерь, тоже неподалеку от Москвы. Там собралось человек 700 наших, тоже дожидавшихся отправки на родину.
Здесь мы в полной мере вкусили плоды русской бюрократии — мы до самого 7 ноября, то есть неполных две недели, просидели в этом сборном лагере. Было решено еще раз скрупулезно проверить и перепроверить наши бумажки.
Все это время нас кормили лекциями на тему светлого будущего человечества — коммунизма. И наш лейтенант не упускал возможности удариться в агитацию, общаясь с нами. Но рекомендовали рассказывать дома о России и об условиях нахождения в плену только хорошее.
Ноябрь 1947года
6 ноября всех нас, кому предстоял отъезд на родину, усадили на нары. Потом объявили следующее: «Сейчас будут названы по фамилиям те, кто завтра отъезжает». Не могу описать, что пережил, пока дождался своей буквы — «ц». Но когда услышал «Цвайгер, Алоис», у меня гора с плеч свалилась. Фамилии нескольких человек так
JL
ПГ :
и не прозвучали. Они были близки к истерике. Не знаю, почему их решили задержать. Может, документы оказались не в порядке, а может, внезапно выяснилось, что они служили в частях СС.
У лагерных ворот нас выстроили только к исходу следующего дня. Снова зачитали список. Но теперь каждый, кого назвали, должен был выйти на шаг вперед и громко назвать дату рождения и гражданство. Потом его тщательно обыскивали двое охранников. Все личные вещи изымались. Даже присланные мне из дому игральные карты, и те отобрали. Позволялось оставить только табак, сигареты, папиросы и курительные принадлежности.
Вся процедура заняла 5 часов. Казалось, ей конца не будет. Но вот постовой распахнул ворота, и мы пешим маршем направились к близлежащей железнодорожной станции. Там нас рассадили по уже хорошо знакомым скотским вагонам, вот только на этот раз не били прикладами в спину. Но мне сейчас было уже все равно, на чем нас повезут, лишь бы быстрее. Потом к нашему прицепили еще состав с 500 возвращавшимися из плена домой из Ленинграда. Наконец поезд тронулся. Ожидалось, что поездка продлится около трех недель.
Еще раз повезло!
Когда наш состав остановился на какой-то станции, я решил воспользоваться этим и сбегать в уборную. Уже стемнело. Я рассчитывал, что наш поезд какое-то время простоит здесь. Я не спешил, но краем глаза заметил, как один из стоявших на этой станции составов стал медленно отъезжать. И когда поезд уже набрал скорость, меня вдруг осенила ужасная догадка — это же наш поезд! В панике я помчался за ним вдоль платформы и буквально в последнюю секунду успел вскочить на буфер. Вот так и проехал несколько часов, мертвой хваткой вцепившись в металл, в постоянном страхе сорваться на рельсы. В конце концов, дождавшись оста-
новки, я, продрогший до костей, вернулся в наш вагон.
На русско-румынской границе нескольких наших сняли с поезда. Как я им сочувствовал! Они были уже почти дома. Возможно, речь шла о бывших эсэсовцах, служивших в айнзатцгруппах. Но я и поныне не знаю ответа на этот вопрос.
В маленьком городке нас повели на пункт дезинсекции и в душ. После душа мы совершенно голые и с поднятыми руками еще раз прошествовали мимо комиссии из советских офицеров. Они высматривали эсэсовские татуировки. Кое у кого их обнаружили. Естественно, тут же отделили от нашей группы.
29 ноября 1947 года транспорт с военнопленными из России прибыл на венский вокзал Винер-Нойштадт. Нас радостно приветствовали толпы людей. Тут же на платформе люди бросались друг другу в объятия. Многие женщины держали над головой фотографии своих близких и спрашивали нас, не видели ли мы их там. Но мы были вынуждены разочаровать их. Министр внутренних дел Австрийской Республики произнес приветственную речь, а Красный Крест обеспечил нам угощение — гуляш. Потом мы поехали дальше до Линца и к полуночи туда прибыли. И здесь речь, на сей раз выступил глава федеральной земли. У вокзала нас уже дожидался маленький автобус из Штайра. Но перед этим нас завезли в здание земельного парламента, где выдали новые брюки и жилетки. Нас было 15 человек, один из Гафлен-ца, один из Райхраминга, я из Гросраминга, остальные из Штайра и его окрестностей. В вокзальном ресторане в Штайре бургомистр и члены магистрата пригласили нас на прием в нашу честь. Нас угостили шницелем и вином. Было уже поздно, и поезда не ходили. Первый поезд до Эннсталя отправлялся только утром. Но я уже просто не мог выносить ожидания, поэтому решил пое-
JL "IГ
хать на товарняке. В конце концов, и не в таких условиях приходилось ездить. Мимо вдоль берега Энна проплывали знакомые места. Тернберг, Лозенштайн. Заметив строящуюся электростанцию в Гросраминге, я задумался — ведь и здесь тоже в нечеловеческих условиях трудились пленные, многие из которых умерли. Везде, повсюду в мире творилось зло, совершались акты чудовищной несправедливости в отношении людей, так что невиновных в этой войне не было — все были виновны.
И вот мы проехали мимо места, где Родельсбах впадает в Энн. Я дома!
В воскресенье 30 ноября в 7 часов утра поезд остановился на станции Гросраминг. Чудо свершилось, я вернулся домой. Я не верил глазам, видя красоты моей родины. Фаренберг, Хиасльберг, Альмкогель — все горы были на месте, будто ничего и не произошло. Что им до нас! Мерзости, нами творимые, их не касаются.
Это был самый главный и самый радостный день в моей жизни. Меня переполняло непривычное, полузабытое чувство свободы — просто идти без конвоя. Стояла поздняя осень, природа понемногу замирала. Но я знал, что пройдет два-три месяца, и снова настанет верна, и природа пробудится. И я вместе с ней. Несмотря на полтора годы войны и на три с половиной года плена я все же верил в свое воскрешение и надеялся на него.
Нетрудно представить радость моей матери и сестер, когда мы встретились. Произошло то, во что боялись верить: война выпустила меня из своих когтей, ужасы хоть и запечатлелись в памяти, но все же не поглотили меня — я живым и здоровым вернулся домой.
Наш сосед, старый герр Хаберфельнер, завидев меня, радостно прокричал: «Давай, Лоис, ко мне — я только вчера поросенка заколол, так что наешься до отвала!» Ну, разве мог я отказаться? Все только и старались, что угостить меня чем-нибудь вкусным, а вот мой