Кровавое Крещение «огнем и мечом»
Шрифт:
Владимир чувствовал, что вся храбрость из него улетучилась, что все его существо переполнено самым обычным страхом перед смертью, которая была повсюду на этой заснеженной равнине, забитой войсками, увязнувшими в кровавой бойне. Где-то полякам и русичам удалось потеснить мазовшан, где-то мазовшанам удалось окружить и рассеять часть воинства Мешко. Решающего перелома в этой битве никак не наступало, хотя время уже перевалило за полдень.
Страх то и дело сжимал Владимиру сердце будто клещами. У него на глазах пали от вражеских мечей и копий многие его дружинники. Мазовшане сражались с поразительной храбростью, а все их отступления на деле оборачивались обычной уловкой, призванной
Неожиданно в суматохе битвы киевская дружина оказалась бок о бок с дружиной познаньского князя Собеслава. И вот, когда русичи и поляки сдерживали очередной натиск мазовшан, какой-то познаньский дружинник, направив своего коня на Владимира, ударил его копьем с такой силой, что пробил ему щит. Падая из седла, Владимир узнал того, кто нанес ему этот предательский удар, — это был Збышек, сын Собеслава.
На Збышека бросился Судиша, выбив копье у него из руки. Однако Збышек не растерялся и, выхватив меч, поразил Судишу прямо в горло. Обливаясь кровью, Судиша свалился наземь рядом с Владимиром.
Среди киевских дружинников раздались крики: «Измена! Измена!.. Ляхи закололи князя Владимира!»
Увидев умирающего сына, воевода Блуд вне себя от бешенства зарубил первого попавшегося под руку польского воина. Киевляне последовали его примеру, круша мечами познаньских ратников. Блуд хотел убить и князя Собеслава, но тот повернул коня и ударился в бегство. Умчался прочь и Збышек, увернувшись от русских дротиков, пущенных ему вслед.
Одержимый местью, Блуд повел киевскую дружину в погоню за познаньской конницей, не обращая внимания на мазовшан и на трубные сигналы со стороны конного полка Мешко, взывающего о помощи.
Слух о том, что в сече пал князь Владимир, быстро распространился среди русских полков. Добрыня дал приказ к отступлению. Лишившись поддержки русской рати, покинуло поле битвы и воинство Мешко. Победа осталась за мазовшанами.
Глава восьмая
Малгоржата
Поражение под Влоцлавеком больно ударило по самолюбию Мешко, которому пришлось волей-неволей вступить в переговоры с мазовецкими князьями — этими грязными язычниками! — чтобы договориться с ними о мире на их условиях. Для Мешко это был вынужденный и унизительный шаг, так как он хотел развязать себе руки для войны с познаньским князем. К этой войне Мешко исподволь готовился давно, ибо его раздражало то, что князь Собеслав желает поставить Познань вровень с Гнёзно. Более того, Собеслав позволяет себе о чем-то договариваться с поморянами и лужицкими сербами за спиной у Мешко.
К нападению на Познань подталкивал Мешко и воевода Блуд, горевавший о своем погибшем сыне. Многие киевские и новгородские бояре тоже стремились отомстить Собеславу за подлый поступок его сына. И только Добрыня твердил, что Збышека можно понять, ведь у него отняли невесту самым гнусным образом. Добрыня предлагал Владимиру не вмешиваться в эту польскую распрю, оставить дочь маркграфа Эккарда в Гнёзно и вернуться с войском на Русь.
Владимиру было жаль Судишу, который, не щадя себя, оберегал его в сече, поэтому он считал своим долгом помочь Блуду отомстить познаньскому князю за смерть любимого сына. Владимир заверил Мешко в своей готовности поддержать его в распре с князем Собеславом.
Февраль в этом году выдался необычайно теплым. По раскисшему талому снегу рать Мешко и русские полки подошли к Познани и взяли
«Пусть покумекает князь Собеслав, пусть почешет голову, деваться ему некуда! — с усмешкой молвил Мешко своим приближенным. — Ни поморяне, ни лужицкие сербы уже не успеют к нему на помощь! Собеславу придется принять мои условия».
В эту ночь Добрыне не спалось. Он вставал с ложа, выходил из шатра на обрывистый берег Варты, кутаясь в шерстяной плащ на пронизывающем ветру. До спящего русского стана доносился смутный шум, это могучий юго-западный ветер бушевал в лесу за рекой, сгибая стволы сосен и елей, с треском ломая ветви. Сквозь плотную завесу из туч на ночном небе не было видно ни луны, ни звезд.
«Не на шутку разошелся Стрибог, — подумал Добрыня. — Не к добру это. Ох не к добру! Пригнал Стрибог теплый воздух до срока, значит, снега таять начнут, лед на реках станет проседать и ломаться. Земля пока еще мерзлая, поэтому талая вода до самого марта будет стоять под снегом. В такую ростепель лучше дома сидеть, а не ратоборствовать».
Все это было сказано Добрыней еще вчера на военном совете, но не прислушался к его словам князь Владимир, обуянный желанием мстить познаньскому князю за смерть Блудова сына.
Неожиданно Добрыню разыскал Сигвальд, сообщивший ему, что под покровом ночи к русским шатрам пробралась женщина из осажденной Познани.
— Эта знатная полька желает говорить с тобой, воевода, — сказал Сигвальд. — Именно с тобой, а не с Владимиром.
Заинтригованный Добрыня поспешил к своему шатру. Торопливо шагая по утоптанному снегу мимо черных потухших кострищ, Добрыня никак не мог унять волнение своего сердца. Он вошел в шатер вместе с Сигвальдом и сразу увидел при свете масляного светильника одинокую женскую фигуру, закутанную в длинный черный плащ, с темным платком на голове. Женщина стояла спиной к входу, разглядывая чеканные узоры на греческом панцире, висящем на шесте. Этот панцирь подарил Добрыне Святослав Игоревич после первого похода на Дунай.
Услышав шаги и шум отодвигаемого дверного полога, женщина медленно повернулась и встала так, чтобы свет от масляной лампы озарил ее лицо.
Добрыня с трудом сдержал изумленный возглас: перед ним стояла княгиня Малгоржата, жена Собеслава. Грудь ее под длинным платьем и теплым плащом слегка вздымалась, но все же она была почти спокойна в отличие от Добрыни — в ней таилась какая-то чудесная невозмутимость, а ее большие темно-синие глаза таинственно блестели.
Сделав два шага, Добрыня замер на месте, глядя на Малгоржату в каком-то ошеломленном молчании. Малгоржата тоже молча взирала на него, сцепив на груди руки под плащом. Наконец Добрыня прочел во взгляде Малгоржаты ее молчаливую просьбу, чтобы он остался с нею наедине. Мол, ей нужно сказать ему нечто очень важное!
Добрыня велел Сигвальду удалиться. Варяг нехотя повиновался, бросив на Малгоржату недоверчивый взгляд.
— Здрав будь, воевода, — промолвила Малгоржата, порывисто шагнув к Добрыне. — Умоляю, выслушай меня без недоверия. На твое здравомыслие я уповаю, как на милость Господню.
— Присядь, княгиня, — сказал Добрыня, сняв шапку с головы. — Я готов выслушать тебя.
Малгоржата опустилась на табурет возле стола. Вынув руки из-под плаща, она положила на край стола небольшой нож, который все это время был у нее в руках.