Кровавые следы
Шрифт:
Рисовый марафон становился всё более напряжённым. Мы перешли от свободного продвижения к снайперским обстрелам, а теперь и к двум убитым. Взнуздав коней, мы продолжили патрулирование в поисках вражеских припасов. В пути меня вдруг зацепила мысль, не должен ли я чувствовать вину за гибель тех двух парней. Никто об этом не говорил, но я начал задумываться. В конце концов, мы заметили хижину первыми, но позволили им её занять и понести потери. Разговаривая шёпотом сам с собой, я быстро пришёл к выводу, что этот случай был просто прихотью войны. Я не сделал ни одного неверного шага и ни к чему теперь устраивать себе психологические «американские горки». Таким образом, чувство вины можно отогнать, как потенциально вредное. Лучше всего для меня будет зарыть весь этот случай в дальний уголок памяти, что я и попытался сделать.
Спустя примерно час Лопес заметил гука, устанавливающего «клаймор»
Меня привело в замешательство то, насколько близок к крупному выигрышу оказался этот гук. Ему не хватило всего нескольких секунд, чтобы разнести пол-отделения. Ему было нужно меньше времени, чем нам требуется, чтобы подтянуть шнурки на ботинках.
Мина, которую он бросил, была одним из их чудовищных самодельных устройств — кусок листового металла, выгнутый в виде подноса, примерно пятнадцать дюймов в диаметре. На поднос укладывался слой взрывчатки, по-видимому, добытой из наших неразорвавшихся авиабомб. ВК вскрывали несработавшие бомбы ножовками и выковыривали начинку. Поверх взрывчатки шёл слой цемента, в который они вставляли кусочки металла, служащие шрапнелью. Цементу давали высохнуть. Внутри мины находились напиленные куски стального прута длиной в пару дюймов и толщиной с большой палец. Это должно было быть страшное дело. В школе джунглей нам говорили, что куски стального прута — наиболее часто используемый тип шрапнели. Однако, если под рукой не оказывалось стального прута, они использовали любые мелкие металлические предметы, к примеру, гайки, гвозди, болты и иногда даже монеты.
Вскоре мы нашли ещё один склад. Пока его осматривали, я попробовал покопать в любопытном квадратном участке земли размеров восемь на восемь футов, который выглядел необычно. Там почти не было растений, что было странно. На глубине около фута, я наткнулся на железный лист. Затем моя лопата вернулась с зацепившейся за неё проволокой. Вид двух убитых джи-ай тут же встал у меня перед глазами. Аккуратно, как никогда, я освободил лопату от проволоки и стал рыть в новом месте в нескольких футах оттуда. И снова наткнулся на железный лист, но уже без растяжек. Под ним оказался тайник с рисом, который наш командир оценил в тринадцать тонн для отчётности.
В награду за обнаружение подземного хранилища мне приказали остаться и взорвать его, тогда как остальные удалялись в безопасное место. Почесть выглядела почти пугающей, но я был настроен решительно и уверен, что будет весело. Вертолёты снабжения начали подвозить нам огромное количество взрывчатки, чтобы ускорить разрушение рисовых закромов. Мы находили их так много, что вручную выходило слишком долго.
Хьюиш тоже остался со мной, чтобы заняться надземным складом. Для своего разрушительного проекта я использовал три блока пластичной взрывчатки С-4, смотанных детонирующим шнуром. Сверху на С-4 я положил три китайские гранаты из мин-ловушек, которые мы нашли и разобрали раньше в тот день. Они должны были усилить взрыв и избавить нас от этих гранат, с которыми нам не хотелось таскаться. Кроме того, я нервничал уже просто от обладания одной из них. Их качество было совсем не таким высоким, как у американских продуктов, и мне казалось, что они могут взорваться без причины. И напоследок я ещё добавил свою слезоточивую гранату для вкуса. Я думал так — если ВК смогут потом собрать часть этого риса, слезоточивый газ сделает его несъедобным. Мы в унисон зажгли запальные шнуры и побежали прочь, словно воры-домушники, увидевшие свет на крыльце. Последовавший взрыв был грандиозен.
Позже в тот же день, отойдя на некоторое расстояние от риса, мы остановились на отдых. Солдаты отделения слегка разбрелись и расселись среди растительности. Я присел в тени, прислонившись спиной к дереву. Влажность от сырой почвы проникала сквозь штаны и бельё. Вместо того, чтобы потратить оставшиеся четыре минуты своего пятиминутного отдых на поиск сухого места, я просто продолжал сидеть. Железный горшок у меня на голове тянул вниз. Склонившись вперёд, я оперся руками на колени, подпёр лоб ладонями и замечтался, пока мои глаза постепенно не сфокусировались на бомбе-бабочке 48 , наполовину скрытой в грязи между моими ногами.
48
Бомба-бабочка — небольшая противопехотная бомба SD2, применяемая армией США в кассетных авиабомбах М28 и М29. Представляет собой копию немецкой бомбы времён Второй Мировой войны.
Как я мог её не заметить? Корпус бомбы размером и формой напоминал фунтовую банку кофе и был выкрашен в яркий жёлтый цвет, как у бабочки. С одного конца торчало жестяное оперение, указывающее на меня в обвинительной манере. Мы нечасто находили эти штуки, потому что они редко не срабатывали. Большая часть этих кассетных боеприпасов взрывались после сброса. Нам говорили, что неразорвавшиеся бомбы могут сработать и позже, вследствие обычной вибрации земли или изменений температуры от восхода и захода солнца. Теперь у меня было ощущение, что эта штука такая темпераментная, что может взорваться оттого, что я на неё не так посмотрю. Некоторые из них начинялись шариками от подшипников. Другие были набиты сотнями или даже тысячами маленьких стальных стрелок длиной в дюйм. Что хуже, иметь эту штуковину в одном футе от моих яиц или в двух футах от лица? За что мне хвататься, если она начнёт дымиться или взрываться? Я осторожно отошёл и предупредил остальных. У меня не хватило духу положить на неё даже клочок туалетной бумаги в знак предупреждения.
Пройдя ещё километр, мы остановились на ночь. Что за день! Я нашёл подземный схрон с рисом, взорвал его, сел на бомбу-бабочку, меня чуть не подорвали «клаймором», я видел, как двух солдат убило взрывом мины-ловушки. В эту ночь запись в моём дневнике начиналась не с даты, как обычно. У неё был заголовок: «День, который я запомню навсегда». Просто и плоско, пожалуй, но зато точно выражает то, что я чувствовал.
На следующее утро с первыми проблесками рассвета мы вышли к ближайшей зоне посадки, откуда нас доставили обратно в Лай Кхе. В расположении роты нас первым делом построили для пересчёта. Во время построения примерно дюжину из нас вызвали по именам и приказали выйти из строя. Среди вызванных оказались Джилберт, Киркпатрик, Сиверинг и я. Затем состоялась короткая неформальная церемония. Они проводились каждые два месяца, когда ротный клерк приводил бумаги в порядок. Нам всем вручили значки боевого пехотинца. Эта награда вручалась тем военнослужащим, которые служили в пехоте в зоне боевых действий и продержались хотя бы месяц. Мы все считали, что это знак воина и с удовольствием носили его, когда находились в Лай Кхе в смешанном коллективе с тыловиками. На самом деле ношение значка было военным снобизмом — мы все считали себя выше тех, кто никогда не выбирался в джунгли. В то же время мы не задумывались над фактом, что без тыловых войск мы бы не прожили. Они доставляли нам нашу еду, содержали магазины, позволяли вертолётам летать, служили в военном госпитале и многое другое. Без них наша жизнь стала бы невообразимо суровой.
Хотя, получив значок, я чувствовал себя особенным, в душе я знал, что во Вьетнаме есть множество мест для службы хуже моего. Я уже понял, что к ним относятся все места в бронетехнике и вертолётах. Я не уверен, что смог бы занят эти должности, не заработав постепенно нервное расстройство. Мне не хотелось оказаться разорванным на части осколками внутри бронетранспортёра или разбиться насмерть вместе с вертолётом. Я был уверен, что оба этих сценария были более ужасны, чем погибнуть от пуль. С моим воображением психологическая ноша осознания, что в любой момент без предупреждения меня могут внезапно сбить или подорвать, была бы слишком тяжкой.
После церемонии Шарп объявил мне, что я теперь становлюсь помощником пулемётчика. Хейт, наш пулемётчик, теперь всё время должен был находиться в тылу. Его командировка почти закончилась, и командование не хотело, чтобы кого-нибудь убило в последнюю минуту. Новым пулемётчиком стал Джилберт. Смиттерс, последний по старшинству, занимал моё место подносчика боеприпасов.
Как я думаю, это должно было настроить меня когда-нибудь самому стать пулемётчиком. Все пулемётчики и их помощники провели во Вьетнаме дольше меня и после их отъезда домой, если они доживут, должны были освобождаться места. Популярная теория или легенда говорила, что пулемётные команды в боевых условиях имеют меньший период полураспада, потому что они производят столь легко узнаваемый шум и выпускают такую тучу пуль, что враги будут стрелять по ним в первую очередь.
В Штатах я проходил огневую подготовку с полудюжиной, или около того, видов оружия. Как ни странно, но М-60 стал единственным, по которому я так и не смог получить «эксперта», высшую степень.
Мне запомнилось, что во время обучения, если вас спрашивают, что у вас за оружие, нельзя было называть его «пулемёт» или М-60 или как-нибудь ещё. Надо было отвечать, что это «оружие непрерывного огня, калибра 7.62 мм, казнозарядное, с ленточным питанием, с автоматикой на основе отвода пороховых газов, воздушного охлаждения, на сошках». Эта цепочка слов поражала меня своим безнадёжным педантизмом и казалась забавной. Видимо, потому я её и запомнил.