Кровавые жернова
Шрифт:
«Знает, сволочь, но не признается. Нет, не знает, но подозревает. Будто бы Марина сама увязалась! Небось, сам уговорил поехать, чтобы проверить».
Он ощущал присутствие Марины всем телом, чувствовал ее взгляд затылком, улавливал запах духов. Он его будоражил, заставлял вспоминать строительный вагончик у «Паркинга».
– Не хотите разговаривать, – без всякой задней мысли произнес Краснов, – тогда музыку слушайте.
В салоне громыхнули динамики, и Антон почувствовал облегчение. Музыка, заполнившая машину, уничтожила
– Тебя не будет беспокоить, если я опущу стекло? – спросил он у Марины не оборачиваясь.
– Если тебе станет от этого легче, – голос женщины звучал вкрадчиво, словно она шептала любовнику на ухо нежные слова.
Стекло сползло. Упругий порыв ветра ворвался в салон, и тут же запах духов сменился запахом горячего асфальта и травы.
По сути своей Полуянов был человеком деревенским, в Москве он всегда чувствовал себя чужим. Лучшие воспоминания у него были связаны с детством, поэтому он даже улыбнулся и выставил в окно потную ладонь, словно пытаясь нащупать ветер.
«Они не смогут различить в потоке воздуха отдельные запахи, – подумал Полуянов о друге и его жене, – я же улавливаю запах клевера, травы, далекого леса, десятки запахов, десятки оттенков. И все потому, что я вдыхал их с самого рождения».
На откосе показался белый гладкий валун.
И Антону вспомнилось, как еще ребенком он поймал ящерицу на таком же валуне и у ящерицы отвалился хвост. Вспомнил испуг. Хвост долго извивался в пальцах. Тот камень на краю поля был теплым и казался живым. Ему вспомнилось, как однажды издалека он не смог понять, камень это лежит или овечка.
– Ты чего улыбаешься, как придурок, словно пачку баксов нашел?
– Детство вспомнил, – признался Полуянов. – Тебе что этот камень напоминает? – он указал в окно на белеющий в поле камень.
Сергей пожал плечами:
– Грудь женскую. Такой же белый.
Марина хихикнула:
– У кого это ты такую грудь видел?
– Не у тебя, – бросил через плечо Краснов жене.
– А мне овечку.
– Похоже, – прошептала Марина.
– Овечку? – задумался Краснов. Он не смотрел на дорогу, устремив взгляд на камень. – Нет, все же грудь.
– Ты, Краснов, конченый маньяк.
– Когда Марина меня называет по фамилии, я возбуждаюсь, словно мы не муж и жена, а чужие люди. Словно она в налоговой инспекции работает и на меня глаз положила. У тебя, –Антон, налоговый инспектор женщина или мужчина?
– С меня пожарного инспектора хватает.
Другие на проституток меньше тратят, чем я на него.
От мужских разговоров Марину коробило.
– Я посплю, – сказала она, забираясь с ногами на большое, как офисный диван, кожаное сиденье джипа. Ее отражение исчезло из зеркальца заднего вида, и Антон попытался убедить себя, что Марины нет рядом. Странное это было состояние. Он приподнял стекло,
«Какого черта я поехал? – подумал он, чувствуя, как сгорают нервы. – Я ехал, чтобы расслабиться, а вместо этого такой напряг».
Он закурил. Держал сигарету под приборной панелью, наблюдая за потоками дыма, как за изменчивыми облаками. В извивах дыма ему чудилась то кудрявая овечка, то танцующая обнаженная женщина, то дерево.
– Грустный ты какой-то.
– Водки выпью, повеселею.
– А вот водки у меня и нет. Ты же знаешь, я белую не люблю. Коньяк и вино.
– В деревне я самогонку найду, – мечтательно произнес Полуянов.
– Бр-р-р, – сказал Краснов, – как ты эту гадость пить можешь?
В зеркальце заднего вида вновь возникло лицо Марины с широко открытыми глазами. Она впервые узнала, что ее любовник – любитель народного напитка.
– Ничего вы в самогоне не понимаете, – с видом знатока произнес Полуянов, – потому как городские. Вы никогда настоящего самогона не пили.
– Ты хочешь сказать, от него голова не болит?
– Он же мутный, – вставила Марина.
– Как спирт с водой, – добавил Краснов.
– Вы только дрянь пили, которую на продажу делают. А самогон для себя – это целое искусство. Лучший самогон – из варенья.
– Я слыхала, что хлебный.
– Смотря для какого события. Если на поминки, то, конечно, лучше хлебный, – продолжал рассуждать Полуянов, – он и забирает медленнее, и хмель больше держится. Если же с друзьями пить, то лучше всего выгнанный из черносмородинового варенья. Куда там «Абсолют» – жалкое подобие!
Краснов облизнулся:
– Полуянов, угостишь?
– Если найду в деревне. Не сезон еще для варенья, если кто и выгнал, то сам выпил.
– Закусывать чем самогон надо, Антон? – Марина тронула его за плечо.
Прикосновение было нежным, хотя и быстрым.
– Это извращение – закусывать самогон луком, – убежденно произнес Полуянов. – Такое могут себе позволить механизаторы и пастухи. Настоящие же знатоки самогона закусывают квашеной капустой.
– По мне что лук, что квашеная капуста, что чеснок – один черт.
– Можно еще холодцом и уж на самый крайний случай солеными грибочками, но ни в коем случае не маринованными, потому как весь вкус собьется, букет уйдет.
– В самом деле? – переспросила Марина.
– У хорошего самогона, как и у хороших духов, стойкий аромат.
– И шлейф, наверное, длинный, – вставил Краснов. – Если ты угостишь ее самогоном, я за нее не отвечаю. С нее и бокала вина бывает достаточно. Выпьет и к чужим мужьям пристает.
– Не ври, Краснов, не было такого. К тому же Антон не чужой.
Полуянов сглотнул слюну и подумал, что неплохо бы привезти из деревни большую бутыль самогона и под настроение выпивать по маленькой в московской квартире.