Кровавые жернова
Шрифт:
Холмогоров четверть часа рассматривал образ, но руками к нему не прикасался. Когда же визуальный осмотр был завершен, Холмогоров перекрестился и медленно провел платком по доске сверху вниз. Когда рука дошла до края, Холмогоров осторожно перевернул ладонь. Четыре ярко-красные полосы остались на белоснежной ткани.
– Я же говорил вам! Вот, можете убедиться, – Холмогоров услышал у себя за спиной голос священника. – Видите? Андрей Алексеевич, она плачет! И утром сегодня было то же самое. Я не знаю, как
Советник Патриарха вновь принялся изучать лик Божьей матери. Сосредоточился на лике младенца и только после этого бережно взял образ Казанской Божьей матери на руки и аккуратно перевернул его, положил лицевой стороной на стол. Еще более внимательно была осмотрена обратная сторона, но ничего, что могло бы дать разгадку, Холмогоров не обнаружил. Икона как икона, как тысячи, как десятки тысяч ей подобных. Доска, поточенная жучками, много черных дырочек. Холмогоров рассматривал их сквозь увеличительное стекло, подошел "к солнечному лучу, поднял икону над головой. Он пытался обнаружить хоть малейший просвет, но свет не просачивался, поверхность иконы, покрытая живописью, была целой.
Андрей Алексеевич вздохнул. Отец Павел сопровождал его, двигаясь за советником Патриарха почти след в след.
– Нашли что-нибудь, Андрей Алексеевич? – спросил батюшка, заглядывая в глаза Холмогорову, словно в них был ответ на неразрешимый вопрос.
– Пока не знаю. Откуда она у вас в церкви?
– Когда я принял приход, она уже была здесь. А вот старики, есть здесь один почтенный человек, ему под девяносто, так вот, даже он не знает, каким образом она оказалась в храме.
Но интересно другое, в мае, перед войной, икона тоже кровоточила.
– В мае?
– Да, так говорит старик.
– А в книгах, в бумагах она упоминается?
Когда в последний раз, отец Павел, вы делали инвентаризацию?
– В последний раз с моим приходом, это было десять лет назад. Все мои дети, все трое выросли здесь, для меня это место благословенно Господом.
– То, что она упала, неудивительно, – сказал Холмогоров и, перевернув икону, принялся осматривать перетертый, истлевший льняной шпагат.
– Когда храм красили, ее снимали, – сказал священник.
– Церковь часто убирается?
– Три раза в неделю, после службы и перед.
Женщины приходят, да и матушка всегда здесь.
– Висела, раскачивалась, – задумчиво говорил Холмогоров, – вот и перетерлась. Гвоздь-то в колонне граненый, кованый. О грань шпагат и перетерся. В том, что она упала от удара грома, тоже ничего удивительного.
– А крест? В крест молния ударила.
– И такое бывает. Я знаю подобные случаи, сталкивался с ними, читал. Слишком низко над храмом нависла туча, слишком близко был разряд электричества, вот он и пошел в крест.
В этом чуда нет, – убежденно произнес Холмогоров.
– Чуда
– Знамение, говорите? Все в этом мире можно считать знамением. Подул ветер – знамение, упало дерево – тоже, птица вскрикнула – знак. Меня не это, честно признаться, беспокоит…
– А что?
Холмогоров перевернул салфетку, совсем недавно ярко-красные, алые полосы стали теперь вишневыми, почти черными.
Солнце клонилось к западу, и его золотые лучи заставили сверкать дешевую позолоту на иконостасе.
Холмогоров сложил в целлофановый пакет салфетку с четырьмя почти черными полосами.
Он успел осмотреть все иконы в храме. Ничего заслуживающего пристального внимания в церкви не было.
Взгляд советника Патриарха остановился на резных деревянных киотах. Виноградные листья, переплетение лозы. Все это складывалось в замысловатый и праздничный узор.
– – Отец Павел, откуда это?
Чувствовалось, что киоты попали в церковь из другого храма, Священник задумался, погладил бороду. Было видно, что отец Павел в замешательстве.
– Когда я принимал приход, они здесь уже были. Меня тоже они заинтересовали, и вот что я узнал. В начале прошлого века в наши края, не в деревню Погост, а в соседнюю, ту, что за лесом, прибыли беженцы. По-моему, они были из-под Чернигова, если мне не изменяет память.
Три семьи, старики, взрослые и дети.
– Староверы? – уточнил Холмогоров.
– Да, – ответил отец Павел.
– Тогда понятно.
Больше к вопросу о резных киотах ни Холмогоров, ни священник не возвращались.
Вошел церковный староста, перекрестился, поклонился батюшке и гостю. Священник обратился к Холмогорову:
– За эти дни много дел накопилось, вы уж извините великодушно, Андрей Алексеевич, дела все-таки надо делать. – Священник прикоснулся ко лбу. – Совсем запамятовал, я же вас, Андрей Алексеевич, даже не пригласил погостить!
Вы у меня поживите, комната у меня есть, специально для гостей держу. И матушка Зинаида будет несказанно рада…
Священник боялся, что Холмогоров сегодня же уедет в Москву и даже не погостит. А самое главное, он не сможет отблагодарить Холмогорова за то добро, за ту радость, которую он принес в дом.
– Я могу и в гостинице, в Лихославле. Это же не очень далеко? Я на машине.
– Зачем! – воскликнул отец Павел. – У нас здесь хорошо, Андрей Алексеевич, просто благодать!
Холмогоров согласился. Он сам чувствовал, что ему надо побыть в Погосте несколько дней, чтобы разобраться. Ведь многое пока было неясно: откуда, кто, когда и каким образом принес. или пожертвовал храму загадочную кровоточащую икону Казанской Божьей матери. На сегодня у него еще не было уверенности, что произошло чудо.