Кровавый алмаз (сборник)
Шрифт:
Однако, долго отдыхать было некогда, надо было заметать следы. Я отогнал «тойоту» на несколько десятков метров дальше по карнизу, поставил ее за кустами так, чтобы машину нельзя было заметить с противоположной стороны ущелья. Потом вернулся к своему «мосту», проверил, не сдвинулся ли он с места, и, убедившись в полной его исправности, перешел назад, на дорогу, по которой приехал. Разрушив «трамплин», я вернулся на карниз и сбросил брус в расселину, причем он своим концом раздвинул удерживающие его бордюрные камни так, что создавалось впечатление, будто их разворотила свалившаяся в пропасть машина. Подумав, я вынул из багажника запасное колесо, облил его бензином из канистры, поджег и бросил вслед за брусом. Через несколько секунд из каньона повалил густой черный дым, пробиваясь сквозь плотно сомкнутые кроны елей, росших на дне. И тут я услыхал звук работающего на повышенных оборотах двигателя.
Я отскочил от края карниза и лег за большим валуном так, чтобы, оставаясь незамеченным,
Не заглушив двигатель, из него вышли три человека, четвертый остался внутри, на заднем сидении. Никого из тех, которых я мог рассмотреть, я прежде не встречал. Они подошли к куче строительного мусора и камней, осмотрели край обрыва, где лежали раздвинутые бордюрные камни, наклонились к следам протекторов «тойоты», отпечатавшимся на пыльной дороге. Я молил небо, чтобы они не заметили среди них отпечатки моих ног. Впрочем, вряд ли они смогли бы отличить их от многочисленных следов, оставленных побывавшими здесь дорожными рабочими. Потом двое из них подошли к самому краю и, наклонившись, пытались рассмотреть что-то на дне, но в темноте провала были видны лишь густые заросли кустарника и верхушки елей, из-под которых валили клубы черного дыма. Я надеялся, что мои преследователи не захватили с собой альпинистское снаряжение. Без веревок, кошек и крючьев спуститься в каньон в этом месте было практически невозможно. Постояв у края, все трое сели в машину и несколько минут о чем-то совещались. Потом, с трудом развернувшись на узкой дороге, «мерседес» уехал, и звук его мотора постепенно стих вдали.
Я вышел из своего убежища и через полчаса выехал на грунтовую дорогу, ведущую к Блейквессли, городку, расположенному в двадцати километрах южнее магистрального шоссе.
9
Большие дети – большие хлопоты.
Поговорка
Переночевав в маленькой гостинице на центральной улице Блейквессли, я ранним утром выехал из городка. Проехав примерно пятнадцать километров по узкому, но содержащемуся муниципальными властями здешнего фюльке в образцовом порядке шоссе, я снова оказался на магистрали, идущей от Осло почти через всю Норвегию и после Шиботна сворачивающую на юго-восток, к границе с Финляндией. Но так далеко ехать на машине я не собирался. Не говоря уже о том, что я мог со своей «тойотой» цвета бычьей крови снова попасть в поле зрения моих противников, путь мой лежал гораздо ближе. Поэтому, когда добравшись до портового городка Му, я купил железнодорожный билет на Будё, конечный пункт той самой магистрали, в вагоне-ресторане которой я совсем недавно лакомился десертом из клубники и сыра. Многострадальную «тойоту» я оставил на платной стоянке, заплатив за неделю вперед. За щетку стеклоочистителя я засунул записку с телефоном и адресом прокатной конторы, в которой взял машину. По истечении срока персонал стоянки обнаружит этот листок, позвонит по телефону в Тронхейм, и те пришлют кого-нибудь забрать машину или распорядятся ее судьбой как-нибудь иначе по собственному усмотрению. Моя совесть была чиста – возможные убытки, включая сожженное колесо, с лихвой компенсировались размером залога, который я оставил, нанимая машину на месяц. Даже если он их не удовлетворит, вряд ли владельцы фирмы проката станут заявлять в полицию и расклеивать плакаты с моими приметами на стенах придорожных кафе.
Через два часа я уже был в Будё. На этот раз никто не демонстрировал мне в поезде дуло пистолета и не пытался сбросить меня под колеса вагона. На меня, насколько я мог заметить, вообще никто не обращал внимания. То ли мой свитер и кейс со снастями делали меня неотличимым от идущих косяками, как сельдь во время сезонных миграций, любителей рыбной ловли, то ли мои преследователи окончательно уверовали в то, что мои кости тлеют на дне каньона в диких горах, но только несмотря на все обычные приемы проверки внезапные остановки для завязывания шнурков, рассматривание отражений в витринах, возвращение после заворачивания за угол, – я не обнаружил ни на вокзале, ни во время хождения по городу никаких признаков слежки. Однако, только к вечеру я рискнул позвонить по телефону, чтобы убедиться, что явка в Будё не провалена.
Хозяином квартиры был седой, как лунь, пенсионер-норвежец, напоминающий широкой бородой Хемингуэя. Еще во время войны он помогал бежавшим из лагеря советским военнопленным, и завязавшуюся с той поры дружбу с русскими не могли поколебать никакие перемены политического курса советского и норвежского правительств. Люди такого сорта хранят верность друзьям, а не отвлеченным идеям. Он был готов помочь мне, как помогал сорок пять лет назад изможденному от голода стриженому русскому пареньку, знавшему десяток слов по-немецки, которого потом срезал снайпер-эсэсовец во время боя в порту, когда отряд норвежского Сопротивления пытался воспрепятствовать
Он молча выслушал мою просьбу, и пока я пил сваренный им отличный кофе, написал записку, в которой, как он объяснил на ломаном английском, рекомендовал меня, своего хорошего знакомого и любителя-рыболова, владельцу маленького рыбачьего судна и своему родственнику Олафу Кристенсену.
– Только жить у него вам будет тесно. У Олафа большая семья, три сына и дочь, – заметил он.
– Ничего, как-нибудь устроюсь, – ответил я. – Я могу ночевать и в кубрике.
Он пожелал мне спокойной ночи и ушел в свою комнату, а я лег в постель, сооруженную им из пледа, пары свежих, накрахмаленных до хруста, прохладных льняных простыней и пышной пуховой подушки, на широком диване в гостиной.
Несмотря на усталость, сказывалось нервное напряжение последних дней, и я не мог сразу уснуть. Снотворными я никогда не пользовался, так как они снижают остроту реакции, а в моем положении это могло стоить мне жизни. Я лежал в темноте, прислушиваясь к могучему храпу хозяина, доносящемуся даже сквозь закрытую дверь, и вспоминал.
…Дети не оправдали надежд Виктора Богдановича. Он был этим весьма огорчен, хотя и находил слабое утешение, всегда и всюду повторяя сентенцию: "Природа отдыхает на детях гениев". Сын давно понял, вопреки всем восторгам родителей по поводу скромных успехов их чада на школьных математических олимпиадах, что став заурядным старшим инженером одного из НИИ, достиг потолка своей компетенции или, как выражается Паркинсон, "уровня своей некомпетентности", и относился к этому вполне спокойно. Константин Викторович был женат на своей однокурснице, работавшей в том же НИИ, что и он, у них была дочь, которую пришлось по настоянию бабушки, не изжившей стремления к прекрасному, назвать Эльвирой и отдать в музыкальную школу. По вечерам Константин, как и тысячи его соратников по судьбе, скромных ИТР без степени, смотрел телевизор, читал газеты или возился с рыболовными снастями, в изготовлении которых он проявлял недюжинную изобретательность и мастерство. К сожалению, кроме дизайнерских способностей, технических навыков и терпения, нужны были еще какие-то специфические качества, позволяющие достичь настоящих вершин в искусстве ужения, а их-то у Константина, видимо, и не было. И максимальные размеры его добычи делали ее пригодной лишь для того, чтобы ею лакомился любимец Эльвиры – кот Базилио.
Дочь Виктора Богдановича, Лидия, была натурой мятущейся и поэтической. К технике и естественным наукам она питала непреодолимое отвращение с детства. Она хотела быть поэтессой, писательницей, искусствоведом, читать лекции о театре и кино. Но получилось так, что она окончила библиотечный институт, "институт невест", как его называли, поскольку он позволял получить высшее гуманитарное образование и шарм высокой культуры многим девушкам, стремившимся к одной, четко осознанной цели: выгодно выйти замуж и никогда не работать. Лидия побывала замужем, причем, без неприятных последствий в виде детей. Теперь она жила в Ленинграде, работала в районной библиотеке и ждала принца, покуривая втихомолку сигареты со специальной начинкой, к которым пристрастилась еще в тесном институтском кружке, игравшем в великосветскую «богему».
Но Виктор Богданович продолжал мечтать о блестящем будущем для своих детей. Он был уверен, что их талантам не дала развернуться среда, что в других условиях они достигли бы гораздо большего, что еще не поздно… Когда режим "железного занавеса" несколько либерализовался, и Виктору Богдановичу удалось побывать за границей, он понял, что нужно ему или хотя бы его детям для нормальной, достойной культурного и образованного человека жизни. Но он мыслил трезво, как всегда, когда дело касалось практической реализации его идей, и не хотел, чтобы дети, подобно многим эмигрантам, начинали с работы посудомойки в третьеразрядном ресторане или таксиста с ничего не стоящим дипломом о высшем образовании. Необходим был стартовый капитал. И он мог его иметь. Собрав за много лет приличную библиотеку (основой ее послужили книги репрессированного ученого, которые Виктор Богданович унаследовал вместе с квартирой), где не последнее место занимали книги о драгоценных камнях, тайком жгуче интересуясь любыми сведениями, мелькающими в прессе, по радио, на телевидении об аукционах, вроде знаменитых «Сотбис» и Кристи, наш маститый ученый составил себе довольно обоснованное представление о возможной стоимости попавшего в его руки бриллианта. Например, недавно ТАСС сообщил, что бриллиант чистейшей воды весом в сто шесть каратов был продан на аукционе в Женеве за пятнадцать миллионов долларов. Виктор Богданович трезво оценивал «Суассон» в десять миллионов.
Но прежде чем положить эти деньги в Швейцарский или Лондонский банк, необходимо было решить несколько трудных проблем. Как вывезти бриллиант за границу, минуя таможню? Как продать его, не рискуя потерять вместе с бриллиантом и голову? Как не допустить, чтобы бриллиантом воспользовался только один из отпрысков, которые с детства, мягко говоря, не питали друг к другу симпатии? Постоянно ломая голову над этими проблемами, Виктор Богданович начал в конце концов различать некий свет, брезжущий в конце тоннеля.