Кровавый апельсин (сборник)
Шрифт:
— Говорю тебе — еще не время.
— Но ты можешь мне хоть объяснить, — не отставал я, — откуда он взялся? Почему ты с самого начала был уверен, что канат — это его рук дело? И, в конце концов, почему я должен верить, что не ты сам все провернул ради полумиллиона страховки?
Эд тяжело повернулся в мою сторону. От него несло виски, как из бочки; глаза бессмысленно блуждали по сторонам. Он выдавил из себя смешок, который я бы сравнил со скрипом заржавевшей двери.
— Ради страховки? Ты шутишь! Я разговаривал с ними сегодня утром. Агент сказал, что расследование
Он допил свое виски и выразительно помахал пустым стаканом в воздухе, привлекая внимание бармена.
— Повторить! — выкрикнул он и продолжил, обращаясь ко мне: — Надеюсь, мне удастся подать на него в суд. Ведь это как-никак полмиллиона фунтов.
Он опять рассмеялся.
— Хорошо. Стало быть, ты собираешься доказать, что Алан перерубил канат. Но где ты его подцепил?
— Он появился неожиданно. Попросил взять его с собой. И я подумал: почему бы и нет?
— Вот так просто?
— Да, тебя это удивляет? Но кто же знал? А сейчас я занимаюсь собственным расследованием. И кое-что накопал. Не обижайся, старина, но пока не выясню все окончательно, говорить не хочу.
Я разозлился.
— Мне плевать, выяснишь ты что-нибудь или нет. Три месяца назад все считали тебя фаворитом. Посмотри на себя! Если ты не угодишь в долговую яму, ты пропадешь в кабаках! Ты же пьешь беспробудно, и тебе хоть бы хны! Только не надо мне говорить, что ты так переживаешь за свою разбитую лодку. Это все началось гораздо раньше. — Я чувствовал, что слишком уж разошелся, но что поделать, назвался груздем — полезай в кузов. — Ты ведешь себя как последнее отребье и всех накручиваешь своим идиотским поведением. Что случилось?
Я увидел, что Эд не на шутку рассвирепел и на какое-то мгновение превратился в того Эда Бонифейса, с которым мы вместе ходили через Атлантику. Но он тут же втянул голову в плечи, как старая черепаха, и сник.
— Мой старикан умер, — негромко сказал он. — Теперь эта проклятая лодка! Все кончено. Осталось запродать кому-нибудь руку. Или ногу. Заложить все, к чертовой матери! Ты понимаешь, что все это значит?
Я прекрасно понимал его.
— Но ты же проходил уже через нечто подобное. Что ж теперь тебя так подкосило?
— Потому что, черт побери, это еще не все. Я кое-кому перебежал дорогу и создал проблемы, но и это не главное...
Он замолчал, бесцельно скользя взглядом по рядам бутылок на стенке бара. Отчаяние явно читалось на его побледневшем лице.
— А что же? — подтолкнул я его.
— Ты о чем? — тупо переспросил он.
— Что главное?
— А-а... — Глаза Эда уже были совершенно пьяными. — Главное в том, что я теперь повязан.
— Повязан? Чем?
— К сожалению, я не шучу, — проговорил Эд. — Это жестоко и несправедливо, это просто дико, когда к тебе вот так запросто заваливается банда и говорит: плати, иначе у тебя будут большие неприятности.
— Что «плати»?
— Деньги, — криво усмехнулся Эд. — Причем много. — Он помотал головой и огляделся вокруг, словно только теперь поняв, где находится. Потом схватил стакан и залпом допил виски. — Ладно. Завтра до обеда мы приедем и заберем твою мачту. Послезавтра к вечеру сделаем. Приходи, поможешь нам. Увидимся в «Виноградной грозди», в девять. Договорились?
Слегка покачиваясь, Эд двинулся к выходу.
Я вышел вслед за ним на дорогу. Его «форд-капри», виляя, покатил по Фор-стрит. Потом я отправился в гавань — снимать мачту.
Работая, я не переставал думать об Эде Бонифейсе. И чем больше я думал, тем сильнее убеждался в том, что вся эта история с Аланом Бартоном, перерубившим канат, — выдумка чистой воды. Скорее это походило на манию преследования.
Я провозился с мачтой до вечера. Вернувшись домой после шести, я застал там полную тишину, если не считать дурацкой песенки о голубых замшевых ботинках, доносившейся из дочкиной спальни. Я снял свой изгвазданный белый костюм, залез в душ и простоял там довольно долго, пока колючие горячие струи не смыли с меня въевшуюся соль.
Я уже сидел, отдыхая, в гостиной, когда наверху музыка стихла и вошла Мэй. Вид у нее был заспанный и недовольный.
— Тебе звонили, — проговорила она. — Какая-то женщина с забавным акцентом. Сказала, что перезвонит позже.
— Очень хорошо.
Она стояла, засунув руки в карманы джинсов, и усердно разглядывала через окно гору опилок на территории лесопилки, соседствующей с нашим домом. Дочка показалась мне такой одинокой и заброшенной, что от жалости перехватило горло. Конечно, разве это нормальная жизнь для Девочки, у которой нет матери, а отца она видит десять минут в день?
— Давай пойдем погуляем? — предложил я.
— Тебе опять что-нибудь помешает, — произнесла она, искоса взглянув в мою сторону.
— А я выключу телефон. Мы возьмем с собой бинокль и пойдем на Болото.
Она кивнула, мгновенно просветлев, и побежала наверх за биноклем, который я подарил ей в прошлый день рождения. Поразмышляв немного, я все-таки решил взять радиотелефон с собой.
То, что мы называли Болотом, представляло собой заросшую камышом лагуну к западу от устья Пулта. Всю дорогу, пока мы шли по галечному берегу, Мэй прыгала и скакала вокруг меня. На каждом шагу нам попадались гнезда чаек-крачков. В глубине болота, подальше от моря, в зарослях камыша и полузатопленного ивняка гнездились утки и прочие болотные птицы.
Стоял прекрасный, тихий и ясный вечер. Я соорудил для Мэй подстилку из сухого камыша, и она лежала, прильнув к биноклю. Низко над землей летела крупная птица с коротким туловищем, держа крылья под прямым углом.
— Смотри! — приглушенно вскрикнула Мэй.
— Это лунь Монтэпо, — демонстрировал я свои познания.
— Нет, он слишком большой, — возразила дочь. — Это, наверное, лунь-курятник.
Я подстроил бинокль. Крылья были с черной опушкой и без полос.
— Ты права, — согласился я.