Кровавый глаз
Шрифт:
За ним шли скандинавские воины с горящими глазами, жадно вдыхавшие соленый морской воздух.
— Оставь парня в покое, Сигурд, — заметил Улаф, и широкая улыбка рассекла его косматую бороду. — У него будет для этого много времени, когда мы станем богатыми. — Кормчий обхватил меня за голову, привлек к себе и поцеловал в лоб. — Ты молодец, Ворон. Спасибо за то, что присмотрел за «Змеем», — добавил он и провел по моей голове костяшками пальцев.
— За это нужно благодарить Флоки Черного,
— Смех — бальзам для души, — вылетел из кучки воинов чей-то знакомый голос.
— Отец Эгфрит? — спросил я, понимая, что этого не может быть, поскольку монах был убит.
Тут норвежцы расступились. Они словно спешили отойти от мокрой собаки, которая собиралась встряхнуться. Я увидел перед собой Эгфрита, опирающегося на сломанное древко копья. Голова монаха была обмотана окровавленными тряпками.
— Но я же видел, как Глум тебя убил! — воскликнул я, не в силах оправиться от потрясения.
Некоторые воины схватились за амулеты и рукоятки мечей, отгоняя зло. Кинетрит подбежала к нам и заключила коротышку монаха в объятия.
— Ну же, успокойся, девочка моя, — сказал Эгфрит, поморщился от боли, громко шмыгнул носом и повернулся ко мне: — Милостивый Господь сохранил мою жизнь, Ворон, несмотря на старания этого ублю… — Монах осенил себя крестным знамением и поправился: — Несмотря на старания этого животного Глума. — Эгфрит отстранил от себя Кинетрит и повторил: — Ну же, дитя мое, все в порядке. Господь с нами. Все будет хорошо.
— Ты видел, как монах умер? — спросил Бьярни, уставившись на служителя божьего и почесывая белокурую голову.
— Выглядел он мертвым, — пожал я плечами. — Крови было много.
Бьярни отмахнулся от этих слов, словно кровь не имела никакого значения. Я понял, что его мысли были такими же, как и всех прочих норвежцев. Они считали, что монах обладал чудодейственной силой. Или же она была подвластна его богу.
— Мертвый или нет, но вот он, перед вами, — вставил Бьорн. — Хотя его голова и похожа на раздавленную брюкву.
Мне казалось, что отец Эгфрит наслаждался всеобщим вниманием. Он осенил крестным знамением грудь Кинетрит, закрыл глаза и начал бормотать молитву.
— Должно быть, Глум раскрошил ему все мозги, — заметил Арнвид, указывая копьем на монаха. — Этот коротышка стал таким же безумным, как и старик Асгот.
— Следи за своим языком, Арнвид, а то я отрежу его, когда ты будешь спать, и скормлю улиткам! — бросил старый годи, направляясь по гальке к «Змею».
— Монах, ты ведь должен был умереть! — воскликнул я, изумленно таращась на Эгфрита. — Я сам видел, как меч Глума раскроил тебе череп.
Монах перестал бормотать, обернулся ко мне, осторожно потрогал окровавленные тряпки и спросил:
— Должен был? Ты так думаешь? А не является ли это красноречивым свидетельством того, что Всевышний избрал меня своим орудием? Я раскрою этим язычникам тайны истинной веры. — Его маленькие глазки метались, словно головастики. — Я даже представить себе не мог, что такое возможно, однако это так. Быть может, для вас, жалких созданий, все-таки еще есть надежда. — Монах пожал плечами. — Наверное, мне нужно было пройти через такое суровое испытание, чтобы это понять.
Я поймал себя на том, что скорчил гримасу.
— Известно ли тебе, что по всему Уэссексу сейчас бурлит радостный праздник? — продолжал Эгфрит. — Стар и млад благодарят Господа и зажигают на вершинах холмов сигнальные костры. «Язычники ушли, — говорят люди. — Они уплыли обратно за море. Вернулись в глубины ада, чтобы прислуживать ангелу тьмы». Но я-то знаю, Ворон, что это не так. Мне известно, что вы еще не ушли. — Он погрозил пальцем. — Я не сомневался в том, что найду вас здесь, на берегу, ощутил лицом дыхание Господа и понял, что успею прийти вовремя.
Норвежцы не понимали его слов, а потому быстро потеряли к нему интерес и разошлись. Они продолжали готовиться к отплытию. Кинетрит с признательностью прикоснулась к плечу Эгфрита, развернулась и спустилась к морю.
— Ворон, он опутывает тебя своими чарами? — спросил Сигурд, подошел ко мне и воткнул в гальку древко копья.
Его губы изогнулись в легкой усмешке, но прищуренные глаза, скрытые золотистыми волосами, трепещущими на ветру, подозрительно разглядывали монаха.
— Если он только попробует учинить что-либо скользкое, то я доведу до конца дело, начатое Глумом, — произнес я по-английски, чтобы Эгфрит понял.
— Не сомневаюсь в этом, — усмехнулся Сигурд, блеснув зубами.
— Я окрещу тебя, ярл Сигурд, и ты соединишься с истинной верой, — твердо заявил Эгфрит. — Ты, Ворон, станешь следующим, — добавил он, ткнув в меня пальцем.
— Святой отец, ты собираешься остаться с нами? — спросил я, оглянувшись на Сигурда.
— Милорд Эльдред сошел с ума. Да смилостивится Господь над его душой, — ответил Эгфрит. — У него помутился рассудок. — Монах поднял взгляд, снова ткнул в меня пальцем, но на этот раз его жест был полон обвинения. — Евангелия, переписанные святым Иеронимом, должны находиться здесь, в Англии, в нашем молитвенном доме! — гневно бросил он. — Это не какая-то безделушка! Такое сокровище нельзя продать, словно свинью на рынке. Даже если покупатель — сам Карл Великий, да оценит Господь его ненависть к неверным.