Кровавый остров
Шрифт:
Я обернулся.
Часть седьмая
«Хочешь жить?»
Оно кинулось на меня с верхней ступеньки, зловонный мертвец с выпирающими костями, содранной кожей и алыми, сочащимися гноем мышцами, разинутый рот оторочен неровными зубами, глаза черны как бездна.
То, что когда-то было Кендаллом, рухнуло на меня, ударив плечом в грудь, и черные глаза завращались в глазницах, как у нападающей акулы в экстазе убийства. Я вслепую стукнул его кулаком в лицо и ободрал костяшки о выпиравшие из лохмотьев плоти острые костяные наросты, кость стукнулась о кость, и вся моя рука зашлась в песне боли.
Чудовище
18
Перенасыщенной кальцием и потому похожей на кость.
В последний миг перед тем, как Кендалл приземлился на меня, я вскинул руки. Они легко прошли сквозь плоть, и мои пальцы запутались в его ребрах. Если бы я был в состоянии мыслить, я бы сообразил нажать чуть сильнее, добраться до его сердца и давить то, пока не лопнет. Возможно, впрочем, дело было в скорости, а не в остроте ума: времени сообразить у меня не было.
Пока я осознавал, что это нечеловеческое лицо станет последним лицом, что я вижу в своей жизни, пуля вошла в затылок чудовища, прорвав дыру размером с яблоко в его лбу и уйдя в ковер – меньше, чем в четверти дюйма от моего уха. Тело, нанизанное на мои руки, содрогнулось. Я почувствовал – или, во всяком случае, подумал, что почувствовал, – сопротивление его сердца, злобный толчок в обвившие ребра твари пальцы, словно отчаявшийся узник бросился на прутья своей решетки, прежде чем сердце Кендалла все же остановилось. Свет в глазах его не угас: он и прежде не теплился. И я все еще был в плену его незрячего взора – иногда я думаю, что я до сих пор у него в плену.
Уортроп оттолкнул тело – как только высвободил его из моей безумной хватки, – отбросил прочь пистолет и опустился рядом со мной на колени.
Я потянулся к нему.
– Нет! Нет, Уилл Генри, нет!
Он отшатнулся от моей руки; окровавленные кончики моих пальцев лишь царапнули по фалдам его сюртука.
– Ничего. Не. Трогай! – как бы показывая пример, он вскинул руки. – Ты не ранен?
Я помотал головой. Я все еще был лишен дара речи.
– Не двигайся. Держи руки подальше от тела. Я сейчас вернусь. Понимаешь, Уилл Генри?
Он поднялся на руки и бросился к кухне. Но человеческой природе свойственно искушение совершать именно то, от чего вас только что предостерегли. Платок был все еще повязан мне на лицо. Я чувствовал себя так, будто меня медленно душат, и все, о чем я мечтал, было сдернуть его вниз.
Мгновение спустя Уортроп вернулся, в свежих перчатках, и сдвинул маску вниз, словно без слов узнал о причине моих страданий. Я глубоко, с дрожью вдохнул.
– Не двигайся, не двигайся, пока еще нет, – зашептал монстролог. – Осторожно, осторожно. Он ранил тебя, Уилл Генри? Укусил или поцарапал?
Я отрицательно потряс головой.
Уортроп внимательно изучил мое лицо и покинул меня так же внезапно, как только что вернулся. Гостиная постепенно заволакивалась серым туманом. Шок начал оказывать воздействие на мое тело, и я почувствовал ужасный холод.
Где-то вдали до меня доносится жалобный крик паровозного свистка. Туман расступается, и на платформе стоим мы с матерью: мы держимся за руки, и я вне себя от счастья.
«Это он, мама? Это тот поезд?»
«Думаю, да, Вилли».
«Как ты думаешь, папа привез мне подарок?»
«Если нет, то это не твой папа».
«Хотел бы я знать, что это!»
«Хотела бы я не знать, что это».
«Папы в этот раз долго не было».
«Да».
«А сколько, мам?»
«Очень долго».
«В прошлый раз он привез мне шляпу. Дурацкую шляпу».
«Ну, ну, Вилли. Это была очень славная шляпа».
«В этот раз я хочу что-то особенное!»
«Особенное, Вилли?»
«Да! Что-нибудь чудесное и особенное, как те места, куда он ездит».
«Не думаю, чтобы ты нашел их такими уж чудесными или особенными».
«А я нашел бы! И я найду! Папа говорит, когда я достаточно вырасту, он возьмет меня с собой».
Сжимает мою руку. А вдали – рык и пыхтенье локомотива.
«Ты никогда не вырастешь настолько, Уильям Джеймс Генри».
«Однажды он меня возьмет. Он обещал. Однажды я увижу места, которые другим только снятся».
Поезд – живое существо; он злобно визжит, жалуясь на рельсы. Черный дым угрюмо валит из его трубы. Поезд бросает презрительный взгляд на толпу, на важничающего проводника, на носильщиков в аккуратных белых куртках. И он огромен – в нем дрожат сила и сдерживаемая ярость. Это пыхтящий, рычащий, разъяренный монстр, и мальчик зачарован им. Какой мальчишка не был бы зачарован?
«А теперь гляди, Вилли. Ищи своего отца. Посмотрим-ка, кто первый его увидит!»
«Я вижу! Я его вижу! Вон он!»
«Нет, это не он».
«Нет, это… Ох, нет, это правда не он».
«Ищи дальше».
«Вон он! Это он! Папа! Папа!»
Он похудел; его пропыленная одежда, обтрепавшаяся в путешествии, свободно висит на сухощавом теле. Он не одну неделю не брился, и глаза у него усталые, но это мой отец. И я всегда его узнаю.
«А вот и он! Вот мой Уилл. Иди ко мне, сынок!»
Я взлетаю на тысячу футов вверх; руки, что поднимают меня, худые, но сильные, и лицо его на миг оказывается подо мной, а затем я утыкаюсь ему в шею и сквозь копоть рельс вдыхаю его запах.
«Папа! Папа, что ты мне привез?»
«Привез! С чего это ты взял, что я что-то тебе привез?»
Смеется; и зубы его очень белы на небритом лице. Он нагибается поставить меня на ноги, чтобы обнять жену.
«Нет! Понеси меня, папа».
«Вилли, твой отец устал».
«Понеси меня, папа!»