Кровавый остров

Янси Рик

Представив фон Хельрунга и меня (по настоянию фон Хельрунга Торранс с нами не поехал; думаю, мейстер Абрам беспокоился, как бы его присутствие не превратило щекотливую ситуацию в опасную), Уокер сжато пересказал наш наскоро составленный план освобождения Уортропа. Темноволосый господин предложил несколько поправок в сценарий, но в общем и целом казался вполне довольным нашей будущей аферой.

– Я, знаете ли, как-то встречался с Уортропом, – поведал он нам. – В семьдесят седьмом или семьдесят восьмом году, когда учился в Эдинбурге. Он приехал посоветоваться с доктором Беллом [66] по какому-то

делу – не знаю точно, по какому, Белл держал это в строжайшей тайне. Помню, Уортропа было видно издалека – такой уж высокий и худой, с пронзительными темными глазами, что словно прорезали вас насквозь. Он пожал мне руку и сказал непринужденно, как будто говорил о погоде: «Рад знакомству. Вижу, вы недавно вернулись из Лондона». Я был поражен. Как он узнал? Белл потом клялся мне, что ничего ему не рассказывал, но должен признаться, что насчет этого я так профессору и не поверил. Все время хотел спросить Уортропа, откуда он знал…

66

Именно доктор Белл, у которого Артур Конан Дойль учился в университете, стал прототипом Шерлока Холмса.

Фон Хельрунг мягко прервал словоохотливого шотландца, сказав:

– И мы счастливы предоставить вам такую возможность! Я уверен, Пеллинор вспомнит вашу встречу. Его память поразит вас не меньше, чем наблюдательность и дедуктивные способности. Вопиющая несправедливость, что он заперт здесь. Уверяю вас, сэр, Пеллинор не более безумен, чем вы или я, и мы будем вашими вечными должниками за помощь в деле его скорейшего освобождения из этих стен! Ведите же, а мы последуем за вами!

Нас провели через будку привратника, откуда сторож отправил нас в контору. Та находилась в главном здании: простом – разве что чересчур массивном – трехэтажном строении по ту сторону просторного палисадника. Пока мы шли к нему по гравийной дорожке, мое сердце пустилось вскачь, а глаза выискивали доктора. Я был взволнован, встревожен и немного испуган. Если наш план провалится, доктор, может быть, никогда не покинет этих стен.

Я не заметил монстролога – но видел, как другие пациенты ухаживали за кустами при помощи садовых ножниц и леек. Кто-то нес белье и корзины с хлебом из прачечной и пекарни, а кто-то предавался ленивому променаду по ухоженному газону. Кто был погружен в серьезную беседу, кто беспечно смеялся, и больше всего эти люди походили на горожан, выбравшихся на воскресную прогулку в парк, чем на обитателей приюта для умалишенных. Я тогда этого не знал, но Хэнвелл далеко опередил свое время в обращении с душевнобольными. Поселите беднягу из американского желтого дома – к примеру, из Блэквелл-Айленда – в Хэнвелл, и он наверняка решит, что умер и попал в рай.

Не думаю, впрочем, что Уортроп бы со мной согласился.

Наш соучастник записал нас в журнал посещений.

– Доктор Хайрам Уокер, мистер Авраам Генри с внуком, к управляющему, – сообщил он клерку. – И скажите ему, пожалуйста, что с ними доктор Конан Дойль.

Часть двадцать вторая

«Я бы с радостью умер»

– Артур Конан Дойль! Я положительно счастлив, сэр, – произнес директор Хэнвеллского приюта для душевнобольных, поспешно вводя нас в свой личный кабинет. – Должен признаться, что мы с супругой – страстные поклонники ваших произведений. Моя благоверная позеленеет от зависти, когда узнает, что виделся с создателем великого Шерлока Холмса!

Конан Дойль принял похвалы скромно; по правде, он казался ими почти сконфуженным и быстро переменил тему.

– Надеюсь, у вас была возможность прочесть мою утреннюю записку, – сказал он.

– Да, она у меня где-то тут, – ответил управляющий, шаря в стопках бумаг у себя на столе. – Если не возражаете, я сохраню ее на память о… Да, вот и она; здесь. Ах да, Уильям Генри. Очень интересный случай.

– Это доктор Уокер, мой добрый друг и личный терапевт мистера Генри, – сообщил Конан Дойль. – А эти джентльмены – мистер Авраам Генри, отец Уильяма, и его внук, первенец Уильяма, Уильям-младший.

– Билли, – вставил фон Хельрунг. – Родня зовет его Билли, герр доктор.

– Вы немец, мистер Генри?

– Я австриец, но мой сын Уильям родился в Америке.

Управляющий был удивлен.

– Но мистер Боатмен утверждал, что ваш сын – британский подданный.

– Да-да, так оно и есть, – быстро сказал фон Хельрунг. – Ной вас не обманул, герр доктор. Уильям родился в Америке, но иммигрировал сюда, когда ему было двадцать – изучать медицину в… – он явно терялся. Наши приготовления были так поспешны, что заполнить каждую страницу подложной биографии Уортропа мы не додумались.

– В Эдинбургском университете, – вставил Конан Дойль. – Примерно через год после того, как я его закончил.

– А потом он влюбился в местную девушку, женился на ней и принял подданство, – подытожил фон Хельрунг с громким вздохом облегчения.

– А, Аннабель, – сказал управляющий.

– Кто?

– Аннабель. Супруга мистера Генри, ваша невестка.

– Ох! Простите старику нехватку соображения. Я думал, вы что-то другое сказали, про… что-то еще. Да, милая бедняжка Аннабель! Он любил ее самой сильной на свете любовью, в этом чудесном королевстве на берегу морском.

– Да, – согласился управляющий, слегка поморщившись. – Хотя мистер Боатмен не упоминал ни о каком потомстве от этого брака. В сущности, он сообщил нам, что он, мистер Боатмен, единственный родственник Уильяма.

– Что ж, в каком-то смысле мой внук Ной прав.

– В каком-то смысле?

– Я объясню.

– Жду этого с нетерпением, – ответил управляющий, бросив озадаченный взгляд на Конан Дойля. Уклончиво улыбавшийся писатель нервно барабанил пальцами по своей шляпе-котелку.

Фон Хельрунг постарался как мог.

– Матушка Ноя – единственная сестра Уильяма – трагически погибла в возрасте двадцати двух лет. Ною тогда и трех не исполнилось. Чахотка. Он был единственное ее дитя. В то время я жил со своей супругой, Еленой, в Массачусетсе, где мы и вырастили Уильяма и Гертруду…

– Гертруду? – управляющий начал записывать за нами. То был признак, не внушающий оптимизма.

– Ja, сестру Уильяма, матушку Ноя и мою любимую покойную дочь, Елену.

– Елену?

– То есть Гертруду. Она как две капли воды походила на мать; часто я забывался и звал ее Еленой, – он почесал голову, пожал плечами, вздохнул. – Ну вот, забыл, на чем остановился.

– Гертруда умерла, – услужливо вмешался Уокер.

– Да, – мрачно кивнул фон Хельрунг. – Она была слишком молода, чтобы покинуть нас!

– Тогда, выходит, Ноя растил его отец, ваш зять?

– Какое-то время, пока не погиб. Ною тогда было семнадцать.

– Как он погиб?

– Утонул.

– Утонул?

– Как-то вечером он слишком много выпил и выпал в Темзу из своей рыбацкой лодки – понимаете, он так никогда и не оправился после смерти Елены…

– Гертруды, – поправил его Уокер. – Елена еще не умерла.