Кровавый остров
Шрифт:
– Вот его руки, – пробормотал мне на ухо Кернс. – Руки магнификума. Меня это удивляет: не понимаю, что заставляет их плести гнездовища, но трудиться они будут сутками без передышки, пока не помрут.
Творец гнездовища плакал. Глубоко из его глотки неслось скулящее, нечленораздельное, протестующее хныканье, словно неодолимая сила, что управляла им, вместе с тем внушала ему отвращение, и это противоборство его и не-его казалось таким отчаянным, будто силой своего напряжения могло разломить мир надвое.
– Слышишь, Уилл? – восторженно прошептал Кернс. – Вот голос магнификума, последний звук перед концом света.
То, что некогда было Сидоровым, склонилось к оскверненному телу, свернувшемся рядом с ним, и притянуло безжизненную левую руку к своей груди. С мучительным всхлипом не-Сидоров отломил указательный палец. Тот отошел от кисти трупа с мягким хрустом. Не-Сидоров склонился вплести палец в «гнездовище».
Коленопреклоненное дитя Тифея вдруг зарычало, спина его выгнулась, рот раскрылся настежь, и вязкая струя прозрачной жидкости хлынула у него из пасти и пролилась на дело его рук. Не звездная гниль. Не слюна чудовищ. Не пуидресер, а пуидре ддинолиаэт – гниль человечества.
И Джон Кернс шептал мне на ухо:
– Видишь теперь? Ты гнездо. Ты и птенец. Ты кокон. Ты и потомство. Ты – гниль, что падает со звезд. Все мы – я и ты, и бедный, милый Пеллинор. Узри лицо магнификума, дитя. И да сокрушится дух твой.
Хотя мне было тошно от этого зрелища, я смотрел. В логове чудовища на вершине мира я узрел лицо магнификума – и не отвернулся.
За нашими спинами раздался пистолетный выстрел, в разреженном воздухе прозвучавший не громче пугача. Мы резко обернулись. В дрейфующем тумане я различил очертания высокого человека, вышагивающего по озерному дну. Он подошел к одной из коленопреклоненных фигур и в упор застрелил ее в затылок. Затем он зашагал дальше, по пути наступая на павших, пока не пришел к следующему – которого казнил тем же манером. Монстролог помедлил лишь однажды – чтобы перезарядить револьвер. Он тщательно обошел весь кратер, действуя методично и пугающе решительно – подойти к коленопреклоненной жертве, остановиться, разнести ей голову, перейти к следующей.
«Ты поступил в услужение к ха-Машиту, разрушителю, ангелу смерти».
Я встал, когда настал черед Сидорова, но Уортроп, проходя мимо, ничего не сказал. Он подошел прямо к бездумному ремесленнику, поднял револьвер и пустил пулю в то, что оставалось от его мозга.
Он вновь подошел к нам, и туман таял на его пути, выжженный холодным огнем, ревевшим в его глазах. Я не узнавал его, этого человека со спутанной бородой и длинными, взбитыми ветром волосами, чье ледяное пламя могло бы заморозить солнце. Я не знаю, как назвать человека, что шествовал тогда к нам. Я не могу звать его Пеллинором Уортропом, или «монстрологом», или «доктором», поскольку это был совсем не тот человек, который дошел до вершины бездны, locus ex magnificum, и вышел на волосок за грань своего зрения, туда, где из пут живого сердца рвалась на волю невидимая пружина.
Незнакомец схватил Кернса на шиворот и сказал:
– Где он? Где магнификум?
– Разве у вас нет глаз? Раскройте их и увидите.
Я услышал резкий щелчок – взводимый курок. Увидел вспышку черного – крутнувшийся барабан.
Кернс почти не отшатнулся:
– Спустите этот курок, и вы никогда не выберетесь из этих гор живым.
– Где он? – палец дрожит на спусковом крючке.
– Спросите Уилла Генри. Он всего лишь мальчишка, и он его видит. Вы монстролог; как такое возможно, что вы – не видите? Взгляните на него, Пеллинор. Обернитесь и узрите Безликого! Вы преследовали нечто, что с самого начала было у вас под носом. Нет никакого чудовища. Есть только люди.
Возможно, монстролог убил бы тогда Джона Кернса. Он пришел на вершину мира, где в свое время стоял и я – в центре всего. Скажу вам честно: не слишком трудно на вершине мира убить человека. Это делается практически не задумываясь. Вершина мира – там, где раскручивается пружина, в месте, где охотник встречается с чудовищем – и видит в лице того свое отражение. Там, где желание встречается с отчаянием.
Мне пришлось остановить его. Я сказал:
– Он прав, сэр. Он нам нужен.
Монстролог не взглянул на меня. Хоть я и стоял рядом, где бы он ни был, он был один. Я потянул его за руку; та была тверда, как железо.
– Доктор Уортроп, пожалуйста, послушайте. Вы не можете.
– Ты лжешь! – заорал он Кернсу в лицо. – Очередная твоя чертова шуточка. Думаешь, это смешно, обманывать меня…
– Ты сам обманываться рад, – ответил Кернс, смеясь. – Конечно, мне бы очень хотелось верить, что это я научил людей принимать за чудовище все чудовищное. И правда ведь успокаивает – полагать, будто большой дракон утаскивает нас в небо и разрывает на кусочки или какая-нибудь гигантская паучиха вьет себе гнездо из наших останков. Если уж мироздание поставило нас на место, то пусть хотя бы примет какой-нибудь впечатляющий облик.
Рука доктора начала трястись. Я испугался, что он спустит курок нечаянно.
– Ничего… нет, – нерешительно сказал Уортроп, повторив мучительное «Nullit!» Пьера Леброка.
– Ничего?! – выкрикнул Кернс в шутовском изумлении. – Скажите это бедняге Сидорову или тому куску размолотой плоти, что с ним рядом. Скажите это злосчастным паршивцам из Гишуба, или матери, потерявшей ребенка, или ребенку, потерявшему мать! Скажите это царю и ему подобным, что одомашнили бы магнификум, лишь бы завоевать мир! Право слово, Пеллинор, ну что из вас за монстролог? Заразная болезнь, способная уничтожить весь человеческий род – и это, по-вашему, ничего?!
Рука Уортропа упала. Он опустился на землю, захваченный чудовищностью своего безрассудства. Темный прибой нахлынул на него и утянул в сокрушительные, кромешно-черные глубины. Кернс был прав. С самого начала приметы истины окружали доктора – от наполненных студнем мешков в животе мистера Кендалла до разорванных газами трупов в Гишубе, но он отвернулся от них. Он не заставил себя взглянуть в истинное лицо магнификума, и теперь кровь тех, кто принес свои жизни на алтарь его честолюбия, взывала к небесам об отмщении.
Я опустился рядом с ним на колени.
– Доктор Уортроп? Доктор Уортроп, сэр, мы не можем тут оставаться.
– Почему бы и нет? – вскрикнул он. – Им тут довольно неплохо, – он указал рукой на рассыпавшуюся вершину. Он поглядел на меня снизу вверх, и в глазах его я не увидел ничего, кроме пепла; холодный огонь погас. – Ты сам так сказал на Харрингтон Лейн. Я внутри такой же, как они. Я брат им, Уилл Генри. И я их не покину.
Часть сорок вторая
«Сама суть человечности»