Кровавый пир. За чьи грехи?
Шрифт:
Они сошли со струга. Казаки подвели им коней. У Степана Разина был золотистой масти персидский иноходец. Богатый чепрак, весь унизанный жемчугом и каменьями, покрывал его бока. На чепраке высилось персидское седло с золотыми острыми стременами.
Степан лихо вскочил на коня.
— Садись, братику! — сказал он Василью.
Василий сел на первого попавшегося ему коня и сравнялся с Разиным. Они поехали, а за ними Фрол и есаулы.
Разин ехал берегом, толпившиеся со стругов на берегу казаки
— Здорово, батько!
Стрельцы, крестьяне и голытьба кричали ему навстречу:
— Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу!
— Здорово, молодцы! Здорово, братики! — отвечал им Разин и ехал дальше. Лицо его светилось торжеством.
— Видишь, Василий, — сказал он, — какая сила у меня! А к тому ж и воевать не надо. Подойду к городу — и ворота настежь, подойду к войску и только воеводу смещу! Все мое!..
Они медленно объехали берега, выехали на север в солончаки, и Разин сделал привал.
Разостлали ковры, навалили шелковых подушек, явилась рыба: аршинные стерляди, осетры; пироги медовые, в оловянных мисах любимые клецки и тут же водка, меды разные и вина.
— Вот мы как! — похвалялся Стенька. — А там теперя, — он показал на город, — дрожью дрожат, да попы молебны поют. Ништо! Против меня им не устоять со своим князем-вором. Небось теперь плачется: для ча атамана отпустил, ха-ха-ха!
— Батька, — сказал, подходя к нему, казак, — с города стрелец прибег. Тебя видеть хочет!
— А веди его сюда, добра молодца!
Скоро к Стеньке подвели рослого стрельца, одетого богато и красиво. Он низко поклонился Степану.
— Здравствуй наш батюшка, Степан Тимофеевич! — сказал он.
— Здравствуй и ты! — ответил Степан. — На-ка, выпей сначала с устатку. Мед добрый. Воевода царицынский про свой обиход варил!
— Много лет тебе здравствовать и вам, господа честные! — бойко сказал стрелец и осушил кубок, после чего поклонился снова.
— Ну, что делается у вас в Астрахани? Будут против меня драться? — спросил Степан.
— Что ты, батюшка! В Астрахани свои люди; только ты подойдешь, тут тебе и город сдадут!
— Добро! Ну, а воевода что?
— Воевода, известно, старается и митрополит тоже. Послужите, говорит, государю!.. Жалованье нам выдали; Ласкают. Только мы тебе прямить будем, батюшка. С тем и пришел.
— А ты сам-то кто, молодец?
— Я стрелецкий голова, Ивашка Красуля, слуга твоей милости!
— Ой, ой, сам голова! — усмехнулся Степан. — Ну, ин! Будешь у меня атаманом, дам тебе полк! Фролушка, отпусти ему десять рублей. Надо его почестить.
Красуля поклонился.
— Вы приступ-то с Вознесенских ворот зачните, — заговорил он, — князь-то вас оттуда ждет. А мы вам с другой стороны отворимся.
— Ну, ну! А когда зачинать?
— Да хоть нонче в ночь, нам все едино!
— Ну, ну! — сказал Степан. — А ты вот што. Пришел это к вам нищий, Тимошка безногий, я ему сказал, чтобы он Белый город зажег. Так ты найди его и скажи: не надо, мол!
— Чего искать его! — ответил Красуля. — Его уж воевода сыскал и повесил! Персюки его подсмотрели.
— Ох, а смышленый был! — сказал Степан. — Ну, я за помин души его трех детей боярских за ребра подвешу. Пусть они ему панихиду споют! Так нынче в ночь, молодец!
— Вы для отвода на Вознесенские, а мы через Юрьеву башню вас к себе пустим.
— Ладно, молодец! Дуванить будем, вас в круг возьмем! Пробирайся, чтобы персюки не приметили.
— У меня тайничок есть.
Стрелец ушел.
— Ну, вот! С Астраханью, братики, поздравляю! — весело сказал Стенька. — Завтра уж тамо будем! Ну, а теперь в дорогу да готовиться!
Два часа спустя он на своем струге отдавал приказания.
— Ты, — говорил он Усу, — с лестницами на Вознесенские ворота иди. Да кричи больше, чтобы они беда что думали! А ты, Фролушка, с Ивашкой возьмите лесенки да тишком на Юрьевскую башню. Как в город войдете, сейчас ясак на сдачу подавай! А я в утро уже в город приеду. Ты, Фролушка, смотри, чтобы зря домов не жгли! Наше же добро! Ну, идите!
Все ушли.
— А ты, Вася, со мной останешься! — сказал он Василию.
— Молодцы-то мои охочи до боя!
— А ты сходи, скажи им, что и боя не будет никакого! А когда добро дуванить станут, так тебя с ними в круг возьмут, не обидят!
День склонялся уже к вечеру. Душный, июньский день. Вдруг раздался пушечный выстрел и жалобно, тревожно зазвонили колокола.
Стенька засмеялся и поднял руку.
— Пошли! — сказал он.
Волнение охватило Василия. До них доносились крики, выстрелы, звон. Кровь бурлила в нем, он судорожно хватался за саблю, а Степан смеялся.
— Ишь ты, горячий какой! Брось! Там и боя-то нет!.. Слышь!
Он склонил набок голову.
— Бум! — раздался пушечный выстрел и следом за ним еще, еще и еще два раза.
— Это ясак на сдачу! Конец! — сказал Степан, глубоко вздыхая. — Пропал воевода!
И, словно в подтверждение слов его, колокольный звон смолк разом, словно оборвался, а на место его раздался раздирающий вопль ужаса и отчаянья.
— Небось, завыли! — усмехнулся Стенька, а Василий задрожал от охватившего его ужаса.
Темная ночь уже опустилась на землю. Со стороны города ярко светилось зарево пожара. "Что там делается?" — думал Василий, но его воображение не могло представить картин ужаса, зверств и преступлений, которые представляли собою теперь улицы, дома и храмы взятого города.