Кровавый пир. За чьи грехи?
Шрифт:
— Ой! И опохмелимся же! — радостно закричал Стенька. — Ты, астраханский атаман, угощай, что ли!
Василий не отставал от других. Вино туманило ему голову и разжигало кровь. Убийства уже не приводили его в содрогание.
— Пити — греха не быти! — кричал он. — Тут вино, а в Саратове кровь пить буду!
— Ай да Вася! — радостно смеялся Разин.
— На дуван! На дуван! — кричала толпа, устремляясь снова за ворота к Ямгурчееву городку..
— Ну, Вася, — сказал Степан Ваське Усу, — вина всего не
— Наливай, что ли, ты, Гришка! — приказал он Савельеву.
Василий тихо вышел и прошел в городок.
Там шумела и волновалась толпа. Кричали и стрельцы, и казаки, и голытьба, и вновь испеченные казаки-астраханцы.
Груды добра высились посреди площади. Василий подошел к Ваське Усу и сказал:
— Моим молодцам тоже батька дать указал!
— Знаю. Много их?
— Сто сорок!
— Пришли от них молодца!
— Здеся я, атаман, — словно из земли вырос Кривой и поклонился, сняв шапку.
— Ну и стой тут! — сказал Ус, деля добычу.
Чего только не было в горах наваленного добра. Мешки с деньгами, и одежда, и сбруя, и оружие, и тут же кресты, образа, церковное облачение и мисы с самоцветными камнями.
Казаки привычными руками сортировали кучи, складывая одно к одному.
Потому Ус стал делить. Четвертую часть каждой кучи он отделил на атаманство. Половину оставшихся на казачество, половину вновь оставшегося стрельцам и работникам Разина, а остальное астраханцам.
Тысячники, а потом сотники подошли к своим частям и поделили их поровну, потом десятские разделили на десять куч каждую, а там подошли дольники и стали метать жребий — кому что.
Василий выбрал себе дорогие чеканные пистолеты, кинжал и саблю, а все остальное отдал своим удальцам.
Их нельзя было узнать. Пасынков оделся в парчу и бархат. На Кривом был дорогой атласный кунтуш, Дубовый надел на себя боярский кафтан и гарлатную шапку.
В толпе замелькали армяне и евреи, и пошел торг и потом пьянство.
Густая толпа стояла вокруг кружала, где пил Степан, и, как собака, ждущая подачки, жадно смотрела на своего батьку. А тот, в шубе, возвращенной ему назад, без шапки, время от времени кидал в толпу мелкие деньги.
Среди пьяного гомона нередко слышались вопли и стоны. Это астраханцы вылавливали своих ворогов и казнили их.
Попадался купец, приказчик, приказный или дьяк — и, насмеявшись над ним, буйная толпа убивала его каким-нибудь хитрым способом.
— До атамана! До атамана! — изредка раздавался крик. — Батька! Послушай!
— Чего там? — спрашивал Стенька. В кружало входил полупьяный казак и волок за собою девушку.
— Ин, — говорил он, — я при Астрахани один на десять по распорядку оставлен. Полюбилась мне красна девица, а поп не венчает.
Стенька сразу приходил в ярость.
— Поп?! Ах он песий сын, коровий помет! Ивашка, иди, прикажи венчать молодца. Скажи, в воду его посажу!
— Батюшка Степан Тимофеевич! — раздавались снова крики, и толпа астраханцев вваливалась в кружало.
— Чего, детушки?
— Дозволь сыск сделать! Многие из приказных людей да дворян схоронились: вели их отыскать и побить, а то придет от государя присылка, — они нам станут первые вороги.
— А бейте их, детушки! На то ваша казацкая воля!
— На митрополичьем дворе их много. Там и щенки-воеводы.
— Ну, ну! Это уже когда я уеду. А теперь по улочкам шарьте!
И, день в день, три недели шли в Астрахани рука об руку разбой и пьянство.
VI
Василий истомился. Жажда мести, страстная любовь к Наташе незаметно разгорались в нем и теперь пылали пожаром, а Стенька Разин словно забыл про свои походы в этой Астрахани.
— Батько! — говорил иногда Василий Разину.
— Чего, сынку?
— Да когда ж мы на Саратов пойдем, скажи на милость?
— А что, сынку?
— Да терпеть не могу больше! Смотри, государь стрельцов нашлет — и не осилим Саратова.
— Ну, ну! Мы их всякую силу разобьем. Не бойсь! А ты потерпи малость. У нас сказывают: "Терпи, казак, атаманом будешь!"
— Нельзя раньше, — таинственно объяснял ему Фролка, — вишь, братан заказал два струга обрядить. Хоругви новые сделать.
— Для чего два струга?
Фролка понижал голос до шепота:
— Один для Никона-патриарха, а другой для царевича Алексея Алексеевича!
— Да ведь он помер?
— Нишкни! Это бояре выдумали. Они его извести хотели, а ен до Степана убег. Теперь с нами!
Василий качал головою:
— А Никон отколь?
— С Белоозера. Его оттуда наши казаки своровали.
Василий успокаивался на время, но потом вновь начинал тосковать. Виделись ему странные сны, чудились наяву странные видения. В ушах и во сне, и наяву звучал призывный голос Наташи: "Вася, Вася!" Он даже иногда испуганно оборачивался, так явственно слышался ее голос.
За последние дни мгновенье за мгновением вставали в его уме воспоминания своего позора, разорения и нового позора. Он просыпался иногда от мучительной физической боли, трогал спину, омоченную потом, и она казалась ему окровавленной. Он рычал от жажды мести и царапал свою грудь руками.
А Разин пил в кружале день в день, в вине ища и вдохновенья, и силы.
Однажды он вдруг обратился к Василию:
— Иди на митрополичий двор. Возьми у него старшего сына князя Прозоровского, Бориса, и приведи пред мои очи.