Кровавый приговор
Шрифт:
Но Кармела не получит эту весну. Правда, цветы у нее будут, да только она их не увидит.
Эмма осторожно повернулась на бок, стараясь не разбудить мужа, который спал слева от нее. Она по собственному опыту знала, что, когда движение мягкого шерстяного матраса заставляет ее супруга проснуться раньше положенного срока, у него обостряются все его тысячи болезней старого эгоиста. Через шелковые занавески в комнату просачивался свет уличных фонарей, и в этом полумраке Эмма надолго остановила взгляд на профиле мужа. Любила она когда-нибудь этого мужчину? Если да, то уже не помнила об этом.
Она улыбнулась в темноте, и ее глаза вспыхнули огнем, как у кошки. Больше ни одной ночи, ни одной весны она не проведет без любви! Муж спал с открытым ртом. На волосы у него была надета сетка, ночная сорочка была застегнута до самого воротника. «Боже мой, как я его ненавижу», — подумала Эмма.
Из-за забранной деревянными планками двери нижнего этажа Гаэтано слышал мышей в переулке. Днем они прятались в трубах новых водостоков — все, кроме толстых и больных, которых дети ловили и убивали. Но по ночам они бегали, и он слышал это уже целую неделю. Наверное, скоро станет тепло. Мама наконец уснула. Только час назад он перестал слышать, как она всхлипывает рядом с ним. Потом накопленная за день усталость наконец победила. Теперь у мамы есть два, а может быть, три часа покоя перед тем, как все начнется снова. Сам Гаэтано не спал: он думал о своем решении.
Он вынужден так поступить. Они не могут так жить дальше.
Гаэтано закрыл глаза и стал ждать рассвета, как ждал его каждую ночь.
Аттилио никак не мог заснуть. В этот вечер он был великим, но, как обычно, никто этого не заметил. Он курил в темноте и был зол из-за обманутых надежд. От этой злобы, спутницы многих его ночей, у него загорелось в желудке, как от острой приправы.
Он огляделся. Ничего не видно. Да и что тут видеть, разве одно убожество, подумал он.
И все-таки он чувствовал, что станет богатым и знаменитым. Его будут почитать и обожать. Он будет таким, как тот спесивый мерзавец, который больше не имеет с ним ничего общего.
«Начнем с денег. Деньги приносят все остальное, — так говорила ему мама с самого детства. — Деньги — прежде всего».
Еще одна неделя, а потом — прощайте, печальные комнаты в убогих пансионах.
Филомена спала глубоким тревожным сном. Ей снилось, что она стоит перед своей дверью и видит, как из двери выходит она сама, закутанная, как всегда, в длинную черную шаль, под которой она прятала лицо.
На двери огромными красными буквами было написано: «ШЛЮХА». Просто и без всякого сомнения, словно это ее фамилия. Спящая Филомена увидела, как Филомена из сна со стыдом опустила голову. Без вины виноватая. Ни мужчин, ни любовных историй, ни взглядов или улыбок — и все-таки шлюха. Во сне ее охватили тоска и страх, что ее сын увидит эту надпись, когда вернется домой. Мокрыми от слез руками она попыталась стереть буквы, но чем сильнее она старалась, тем больше они становились. Ее ладони стали красными — покраснели от древней вины: она виновна в том, что красива.
Энрика спала в первой ночи нового времени года. На ночном столике были очки, книга и наполненный до половины стакан с водой. Домашний халат был аккуратно сложен на маленьком кресле, под пяльцами с вышивкой.
В черной тьме своего сна она почувствовала прикосновение незнакомого человека, ощутила чужой запах и увидела два упорно глядящих на нее глаза. Зеленые глаза. Во сне молодая женщина почувствовала приход весны, и весна взволновала ее кровь.
Всего в нескольких метрах от Энрики, но так далеко от нее, словно был на Луне, засыпал мужчина из ее сна. Перед этим он поужинал, а затем немного послушал радио, глядя из окна на то, как она вышивает. Входя в жизнь другого человека так, словно это была его собственная жизнь. Касаясь предметов чужими руками, смеясь чужим ртом, домысливая шумы и голоса, которые не мог слышать через стекло.
А потом он уснул, и во сне — другое волнение, другое беспокойство в теле. Оно было похоже на болезнь, но это была весна. Томление в крови искало себе выход. И наконец во мраке возникли образы его страхов — воспоминание о последних минутах неведения.
Во сне он снова был мальчиком. Стояло лето, и жара обжигала его кожу. Он бежал, нагнув голову, по винограднику, который примыкал ко двору его отца; как всегда, он играл один.
Мальчик чувствовал запахи своего пота и винограда. А потом запахло кровью. Кровью человека, который сидел в тени на земле, вытянув ноги, опираясь руками о землю и опустив голову на плечо. Из груди сидящего торчала рукоятка ножа, словно обрубок, оставшийся после удаления третьей руки. Спящий мужчина беззвучно ахнул от простодушного изумления.
Как тогда, труп поднял голову и, как тогда, заговорил с ним. Но тяжелей всего было то, что ему, как и тогда, казалось естественным, что труп с ним говорит. Во сне он снова повернулся и побежал прочь. У спящего мужчины, которым стал мальчик, вырвался стон. Он не сумеет спастись: сто мертвецов, тысяча мертвецов будут говорить с ним незнакомыми ему губами, столько же лиц будут смотреть на него пустыми глазницами и протягивать к нему переломанные пальцы.
Весна ждала за окном.
3
Ранним утром ему было приятно прогуляться по городу: в это время на улицах мало людей и мало шума, если не считать далекие крики первых уличных торговцев. Он ни с кем не встретится взглядом. Не нужно идти с опущенной головой, чтобы люди не видели его лицо и глаза.
Ричарди знал, что у него тонкий нюх. Это было очень неприятно, и он дорого бы дал, чтобы избавиться от своей чувствительности к запахам: среди них гораздо больше плохих, чем приятных. Но в такое утро, как это, он ощущал под гнилыми испарениями грязных кварталов запах зелени, долетавший с холма, который поднимался над морем. Этот аромат напомнил ему запахи Чиленто — местности, где он родился и где был счастлив в последний раз, не зная, что счастлив. Фортино — первозданная роскошная природа, которая принимала людей как мать.
Комиссар полиции знал, навстречу чему идет. Он чувствовал утонченное удовольствие, но был озабочен. Весна, думал он, шагая в сторону улицы Данте, изменяет души людей так же, как кроны деревьев. Строгие мрачные растения, сильные и крепкие, долго ждавшие своего часа, в это время года словно сходят с ума и выпускают из себя яркие пестрые цветы. Так же и у самых уравновешенных людей возникают в уме странные мысли.
Хотя комиссару Ричарди было лишь тридцать с небольшим лет, он видел и продолжал видеть каждый день примеры того, на что способен любой человек, даже тот, кто выглядит совершенно безобидным, не склонным делать зло. Он видел и продолжал видеть намного больше, чем хотел бы, и намного больше, чем мог бы попросить: он видел боль.