Кровавый ветер
Шрифт:
Этот поворот меня устроил. Тот, кто много говорит, сколь бы умным он себя ни считал, всегда может проговориться. Почему бы и не побеседовать — а еще лучше послушать, что скажет крупная шишка, король преступного мира. Но чем объяснить его интерес к моей скромной персоне?
— Вы меня слушаете?
В его тоне, как мне показалось, проскользнула нотка раздражения. Тоже неплохо.
— А куда же я денусь! Только зачем мне к вам тащиться?
— Вам будет интересно. А насчет вашей безопасности… Мой дом — самое безопасное место даже для моего злейшего врага. Полиция посматривает. Один полисмен
— Я передам ему, когда увижу. Вы здесь живете?
Машина остановилась перед одним из самых дорогих жилых домов Парк-авеню. Здесь рядовым гангстерам искать нечего.
— У меня труп в подвале не спрячешь, — продолжил он вслух мои мысли. — Тридцать третий этаж тридцатидвухэтажного дома.
— На крыше приютились?
— На крыше. Конечно, можно нечаянно упасть. Но даже такой склонный к насилию субъект, как вы, согласится, что этот вариант для меня нежелателен. Чтобы решиться на такое, хозяин должен отчаянно, панически бояться гостя. А ведь мы с вами друг друга не опасаемся, не правда ли, дорогой Вильямс? — Мы вошли в просторный холл и направились к лифту. — Смерть играет роль в жизни каждого человека, даже в моей, но влияние ее следует сглаживать, как я уже выразился, абстрагироваться от нее. Если кто-то тебе мешает, от него следует избавиться, если можно так выразиться, суггестивно.
Лифт быстро поднялся наверх, мы прошли по коридору, Горгон отпер тяжелую дверь, и по овеваемой ветром крыше, под усыпанным звездами небом мы направились к его калифорнийскому бунгало.
Доктор Микеле не переставал трепаться:
— Законы вашей страны — моей страны, Вильямс, — позволили простому итальянскому эмигранту подняться с низов мостовой в пентхаус на крыше небоскреба. Очень удобные законы. Чтобы успешно жить в вашем городе — в моем городе, в любом городе, Вильямс, — следует прежде всего забыть о понятии «совесть». Следующее необходимое условие — ум без тела, без эмоций.
Мы прошли под кронами карликовых деревьев, между кустами, цветами, газонами с настоящей травой, мимо крохотного фонтана с водопадом и журчащим ручейком. Три ступени из разноцветного кирпича — и мы на крыльце. Легкий поворот дверной ручки — за дверью большой квадратный в плане холл.
Горгон швырнул пальто и трость на стул с высокой спинкой и жестом предложил мне поступить так же с моей шляпой. Ночь теплая, я без плаща, шляпа стоила мне двенадцать баксов, лишаться ее при возможном поспешном отходе не хотелось.
Хозяин, однако, настаивал, и я решил не мелочиться.
— Формальный визит, Вильямс, надеюсь, также и дружеский. Вид шляпы на колене испортит атмосферу, нарушит гармонию, придаст некий полицейский душок нашей встрече. Прислуги здесь сейчас нет, мне нравится одиночество
Мы прошли большой холл, затем малый, он улыбнулся и распахнул передо мной дверь:
— Прошу вас, Вильямс.
Мне это не понравилось, но я опять решил не мелочиться. Рука в кармане, доктор рядом, я почти коснулся его, входя в следующее помещение. Войдя, остановился.
Библиотека. Шикарные кожаные переплеты, удобные кресла, зашторенные оконные ниши. Но все это побоку. Главное — женская фигура в кресле, укрытая пледом. Шея длинная, изящная, но разукрашена пятнами и полосами красно-желтого цвета, как будто рубцами от давних ожогов. Такие же пятна на лице.
И рука. Искалеченная рука со скрюченными пальцами, замершая поверх пледа.
Доктор Горгон вошел в библиотеку вслед за мной и тоже увидел женщину.
Да-с. Глянули б вы на него. В этот момент обличье супермена слетело с него, как шелуха. Физиономия его, согласен, побелеть не могла, белее не бывает. Но оттенки по ней поползли явственные. Желтоватые пятна, фактура скисшего молока, белая плесень…
Он судорожно схватился за воротник, а его нижняя челюсть буквально отвалилась. Чуть ли не минуту он стоял, вылупившись на женщину. Я успел подробно рассмотреть обоих.
В эту минуту он стал тем, кем я его и считал, стал таким же, как Джо и Эдди. Профессор доктор Микеле Горгон — жалкий итальяшка, ничтожный человечишка, тленный огрызок мира, которым, как он воображал, он управлял, над которым возвысился. Мелкий гангстеришка-порученец, крыса подпольного мира. На физиономии его выскочило за эту минуту больше гримас, чем сменяется на лице классного комика.
Рот нараспашку, нижняя губа отвисла. Тогда он закусил нижнюю губу верхними зубами, отчего в уголках рта выступили пузырьки слюны. Слов не слышно, но в хриплом бульканье, в булькающем хрипении его можно было угадать всю существующую в английском и итальянском языках нецензурщину.
Наконец он несколько совладал с собой, и я услышал его дрожащий голос:
— Ч-что вы тут делаете? Как вы посмели… — Он повернулся ко мне: — Выйдите. Вернитесь в холл, Вильямс.
Что ж, в холл так в холл. Мое дело сторона. Захлопнувшаяся дверь едва не прихватила мою руку. В замке повернулся ключ. Глаза женщины. В последний момент я встретился с ней взглядом. Карие глаза, таинственные, прекрасные, как… Как у Флэйм. И слова доктора Горгона, обращенные к Флэйм: «Искалеченные руки скрючатся, лицо увянет…» Искалеченная женщина… Ничего, кроме глаз…
Из-за запертой двери раздался женский крик. Пронзительный, испуганный.
Крик ужаса.
— Нет! Нет! Больше никогда! Он не должен видеть меня такой… Я больше не приду! Клянусь! Я искала зеркало…
Звук удара, новый вопль:
— Спасите! На помощь! Убива-а-а…
Крик прервался. Женщине не зажали рот, а перехватили горло, об этом красноречиво свидетельствовал булькающий хрип.
Я стукнул в дверь кулаком. И еще раз. И если я говорю «стукнул», то имею в виду «ударил», а не «погладил» или «постучал». Дверь, даром что добротно сработанная, ощутимо отозвалась на мой удар.