Крови и зрелищ!
Шрифт:
– Моего мужа, – сказала она безучастным, ледяным голосом. Карие глаза, которые только что смотрели на него почти с любовью и уж точно с участливым сочувствием, теперь были холодными и жесткими, как камень. – Меня освободили в прошлом году, и у меня было несколько небольших ролей. Сейчас я работаю над ролью служанки Джульетты…
– Но вы же были воздушной гимнасткой! Летающая Фанточини, так вас называли.
Поняв наконец, какую незаслуженную и сильную боль доставил он своей спасительнице, констебль Харрис чрезвычайно смутился. Он взял ее руку в свою. Мозолистая рука, он это почувствовал сразу. Еще отметил ее легкость и грацию, силу ее рук.
– Не важно,
В ответ она слегка пожала его руку и отстранилась.
– Что же такое вы увидели через окно? Из-за чего свалились с крыши? – спросила она, чтобы сменить тему. – Мистер Кристофер в комнате?
– Да, он там, – ответил констебль, вспомнив, что он при исполнении. – Точно, он там. Извините, миссис Паркс. Я должен позвонить в участок. Там ужас что творится, и я должен во всем этом разобраться.
Инспектор уголовной полиции Джон Робинсон произнес:
– Зовите меня Джек. Все меня так зовут. – Робинсон прибыл в пансион на Брансвик-стрит в видавшем виды полицейском автомобиле, подогревшем темперамент привередливого маленького судебно-медицинского эксперта. Доктора Джонсона вызвали во время игры в гольф, у одиннадцатой лунки. Он долго боролся за капитанскую медаль и теперь демонстрировал естественную досаду человека, которого вынудили отказаться от двойного удара и шанса выставить самого известного в клубе скупердяя.
– Так что у вас для меня? – бросил он.
– Я знаю не больше вашего, доктор, – Джек Робинсон пожал плечами. – Дело ведет сержант Гроссмит. А вот и он, – с облегчением проговорил Робинсон, видя, как закипает от злости доктор. – Привет, Терри. Что там происходит?
Сержант Теренс Гроссмит был массивен. Его синий мундир по ширине можно было спутать с палаткой. Он был шатен с редеющими волосами и большими, ясными карими глазами, излучающими такое спокойствие и доброжелательность, что самые тяжелые преступники, неожиданно для себя самих, признавались ему, почувствовав всю нелепость содеянного. О его знании местных нравов ходили легенды. Родившийся и выросший на Брансвик-стрит, он знал каждого заслуживающего внимания торговца, зеленщика, жестянщика, домовладельца и вора. Ему было известно место каждого мало-мальски провинившегося преступника, любой подсадной утки, каждой женщины легкого поведения, равно как и каждое тайное местечко, каждый тайный уголок, любой магазинчик, торгующий контрабандным спиртным, любое хранилище краденого – на протяжении всей этой печально известной улицы. И ему нравилось это место. Он никогда не стремился к повышению по службе лишь по той причине, что не хотел покидать любимое место.
Робинсону нравился Гроссмит. Как правило, к приезду инспектора он уже знал не только кто совершил преступление, но и где он живет и кому приходится братом. Однако сейчас образцовый полицейский казался весьма озадаченным. Он запустил мясистую руку в редеющую шевелюру и нахмурился.
– Странное дело, сэр, и люди какие-то странные, – сказал он неуверенно. – Не знаю, что и подумать.
– Но это убийство?
– Да, сэр, все верно. Это убийство. Ясно, как дважды два. Доктор, пожалуйста, сюда. Думаю, ребята уже выставили дверь.
– Никак не могу понять, почему это ваш непросвещенный отдел не может подождать с вызовом, пока не обнаружится реальный труп. Если вы не могли открыть дверь, то откуда вам было знать, что это убийство? – Голос доктора звенел от гнева. – И вы вытащили меня в воскресный день с гольфа просто потому, что кто-то что-то увидел в замочную скважину?
С высоты своего шестифутового роста сержант посмотрел на низенького, коренастого доктора и спокойно произнес:
– Нет, сэр. Один из моих полицейских заглянул в окно с крыши и едва не разбился. Дверь изнутри закрыта на задвижку, но это точно убийство.
Кровь протекла через потолок в комнату снизу, и констебль сказал, что комната в ужасном беспорядке. Ну вот, – добавил он, услышав удар и треск, нарушившие воскресную тишину. – Пожалуйста, доктор. Сюда, сэр.
Доктор Джонсон важно поднялся по ступеням в пестрящий театральными афишами холл и направился по лестнице наверх, вслед за огромной фигурой сержанта Гроссмита. Робинсон шел сзади. Как с ним обычно бывало, в начале дела его охватывали уныние и усталость. Так много зла в этом мире… – «… Век расшатался, и скверней всего, Что я рожден восстановить его…» [1] – процитировал он про себя. Лекции по английской литературе в Институте механики, куда его водила жена помимо его воли, оказались очень полезными. На Шекспира всегда можно положиться – уж он-то всегда попадает в точку. «И что бы я без него делал», – подумал Робинсон.
1
Перевод М. Лозинского. – Здесь и далее: примеч. пер.
Он вошел в чистый коридор, застланный циновкой из волокна кокосового ореха. Дверь третьей слева комнаты была разбита, и двое тяжело дышащих полицейских вытаскивали обломки. Это была хорошая, прочная дверь, отметил Робинсон и остановился на пороге. Не то что современная хлипкая ерунда – столярная работа прошлого века, когда считалось, что дверь – не дверь, если она не весит полтонны и не сплошь деревянная. Он рассмотрел то, что осталось от расшатанных железных петель, которые оказывали сопротивление двум констеблям с ломом целых десять минут. По всей видимости, для убитого большое значение имело его личное пространство.
Комната была хоть и на последнем этаже, но очень маленькая. Выкрашенные в голубой стены, кремовый потолок темноватого оттенка. Разводы на штукатурке, где протекала крыша. Но в целом все было в неплохом состоянии. Пол не был застлан ковром, только в середине лежал небольшой квадратный коврик. На стенах – брызги крови, но большая ее часть стекла лужицей на пол рядом с кроватью, откуда она и просочилась через щели прямо в чай миссис Уизерспун. Робинсон ненавидел запах крови. «Кто б мог подумать, что в старике так много крови?» – подумал Робинсон вместе с Шекспиром.
В комнате находились гардероб, туалетный столик, уставленный косметикой, стул с мужским халатом, перекинутым через спинку, и большой чемодан, на котором черными с золотом буквами было выведено CHRIS/CROSS. Стены украшали два эстампа с английскими пейзажами и набросок прекрасной девушки, скачущей верхом на белой лошади. Робинсон наконец осознал, почему он осматривает комнату: ему не хочется видеть тело убитого. Ему так и не удалось привить себе интерес к осмотру трупов.
– Сюда, – подозвал его сержант полиции. – Вы только посмотрите, Робинсон! Ведь это по всем признакам комната мужчины. Как вы находите? И обитатель ее мужчина. Ну знаешь, скажу я тебе нечто… Человек в этой кровати определенно мертв. Заколот прямо в сердце. Но труп-то – не мужчины! – Он отвернул пропитанное кровью одеяло и открыл грудь трупа. Под джентльменской пижамой была маленькая, но красивой формы женская грудь…